Лея с укоризной покачала головой:

— Мы не хотим знать наперед пол ребенка. Мы будем рады всему, что пошлет нам Хашем.

Роза не совсем поняла, о чем, собственно, идет речь, — то ли о нежелании Леи и ее мужа «знать наперед», то ли о правиле, действующем среди ортодоксов. В любом случае тема беременности не была ее коньком. Роза переключила внимание на сестер Рейнман; девочки сидели на полу, скрестив ноги и перебирая стопку каких-то листков, отпечатанных на компьютере.

— В каком ты классе, Ребекка? — спросила Роза.

— В шестом.

— Я так и думала. Знаешь, а я работаю с девочками твоего возраста в детском центре.

На Ребекку эта информация не произвела впечатления. Застенчиво кивнув, она вернулась к бумагам.

— Что вы читаете? — допытывалась Роза.

— Комментарии к парашат, — ответила Эстер, младшая сестра, симпатичная девчушка, недавно потерявшая два передних зуба. Новые зубы с краями, как у почтовой марки, только-только начали пробиваться из десны.

— Она имеет в виду комментарии к отрывку из Торы, — вмешалась Ребекка. — Мы каждую неделю читаем по отрывку из Торы. — Она пихнула локтем сестру: — Дурочка, гои не знают, что такое парашат.

— Я не гой, — возмутилась Роза.

Карен фыркнула. Роза поднялась со своего места:

— Не подскажете, где тут ванная?

Удобства для гостей Рейнманов, помеченные фарфоровой табличкой «Дамская комната», находились в противоположном углу прихожей. Надежно заперев дверь изнутри, Роза опустилась на сиденье унитаза и глубоко вдохнула. В туалете пахло сушеными травами. Она была жестоко разочарована. Дом ребе Рейнмана Роза воображала совсем иным: скромным, уютным жилищем, примерно как в «Скрипаче на крыше»,[25]с выводком шаловливых ребятишек, тарелками с кугелем и по крайней мере одной сварливой старушкой, рассказывающей забавные местечковые истории. Вместо этого Роза угодила в гарем провинциальных жеманниц, обсуждающих шторы и меблировку.

Она обдумала пути к спасению. Можно слечь с пищевым отравлением. Впрочем, еще неизвестно, будет ли тут чем «отравиться». Самая простая хитрость — та, которой хозяйка вряд ли осмелится не поверить, — сделать вид, будто, позвонив матери, Роза узнает об очередном ухудшении в состоянии отца. Однако столь чудовищная ложь способна нанести вред ее карме.

А вдобавок на шабат ей не разрешат воспользоваться мобильником. Встав перед зеркалом, Роза рассеянно поглядела на свое отражение. «Капризничаешь, как ребенок», — упрекнула она себя. Глупо отвергать новый опыт только потому, что он не соответствует готовым клише. Куда подевалась ее жажда приключений? Ее ненасытное любопытство?

Роза слегка оторопела, когда, выйдя из туалета, наткнулась на Карен, караулившую под дверью.

— Не гаси свет! — крикнула Карен, но палец Розы уже нажал на выключатель, и туалетная комната погрузилась во тьму. Карен охнула. — Я так и думала, что ты забудешь. Вот и пришла напомнить.

— О боже! Прости. Я не… Снова включить?

— Нет! — завопила Карен. — Нельзя.

Голоса в холле возвестили о возвращении мужчин из синагоги. Карен сложила руки на груди:

— Прекрасно, теперь до конца шабата в туалете будет темно.

В гостиной Розу представили мужчинам — раввину Рейнману, троим его сыновьям-подросткам, мужу Леи, Майклу, и дряхлому плешивому старику мистеру Рискину — отцу хозяйки.

— Ага! — воскликнул мистер Рискин. — Это та самая дрянная девчонка, которая пропустила возжигание свечей!

Роза вежливо улыбнулась. В центре голого крапчатого черепа старика, напоминавшего гигантское перепелиное яйцо, виднелось углубление, которое пульсировало, словно младенческий родничок.

— Что тебя задержало? — со старческой бесцеремонностью наседал на нее мистер Рискин. — Заболталась с бойфрендами?

— Дедушка! — ласково урезонила его Лея.

Губы мистера Рискина задергались, предвещая очередной приступ остроумия.

— Говорят, ты отключила свет в туалете. Теперь весь вечер мы будем делать пи-пи в кромешной тьме.

Лея прятала лицо, притворяясь, будто дедушка, этот старый негодник, ее позорит.

— В твоей семье справляют шабат? — поинтересовался мистер Рискин.

— Нет, — ледяным тоном ответила Роза.

Мистер Рискин повернулся к Лее и поднял руки: сдаюсь, она безнадежна.

Все потихоньку двинулись из гостиной в тесную безликую столовую. Сервировка на столе обещала долгую и нелегкую трапезу. Быстро проверив карточки с именами гостей, Роза, к своему огорчению, обнаружила, что ей отвели место между Карен и Ребеккой, прямо напротив мистера Рискина. Она уже собралась сесть, но Карен схватила ее за руку:

— Еще рано! Сначала поблагодарим ангелов шабата!

Секунду спустя все взялись за руки и запели:

Шалом алейхем

Мал’ахей хашарет

Мал’ахей элион

Мимилек малехай хамелахим

Закончив молитву, взрослые уселись за стол, а дети Рейнмана по одному подошли к отцу за благословением. Затем раввин встал и запел. Это был невысокий человек хрупкого телосложения с маленькими белыми руками и крошечным алым ртом, сверкавшим из глубин его густой бороды, будто костер в лесу. Голос у него оказался неожиданно сильным и звучным. Карен театральным шепотом объяснила Розе, что раввин поет «эшет хайиль», хвалу жене из Книги притчей Соломоновых. На другом конце стола миссис Рейнман стыдливо потупилась. Этот спектакль, когда за обеденным столом мужчина, похожий на эльфа, выводит нежные рулады во славу своей жены и матери семейства, показался Розе нелепым и одновременно трогательным. В ее детстве на Перри-стрит всегда ели наскоро, без салфеток и прочего «баловства», под надзором негодующей матери, которая считала стряпню главным орудием угнетения женщин. Роза попробовала вообразить Одри на месте миссис Рейнман и Джоела, распевающего ей серенады, но картина получилась столь абсурдной, что Роза едва не рассмеялась вслух.

Обед подали лишь после того, как произнесли кидуш,[26]омыли руки и благословили халу.

— Что ж, юная леди… — обратился мистер Рискин к Розе, когда перед ней поставили тарелку с супом, в котором плавали кнедли из мацы. Роза нетерпеливо ждала, пока фраза одолеет ухабы в мозгу и речевом аппарате старика. — Как вам понравилось пение моего зятя?

Раввин попытался унять тестя:

— Леон, прошу тебя…

— Очень понравилось, — ответила Роза. — Ребе Рейнман замечательно поет.

— Вы слишком добры. Ну какой из меня певец, — не согласился раввин. — Вам бы послушать Майкла, мужа Леи. Вот он — великий певец.