Его голос приобретает драматический оттенок и начинает звучать почти как мелодия. Ма’йи явно наслаждается, купаясь в восторженном внимании Кая. Но я замечаю, что он не упоминает о своей роли в ранних наводнениях, и задаюсь вопросом: какое участие (если таковое вообще было) он принимал в возникновении последнего?

– В мир на поверхности Земли? – уточняет Кай.

– В Динету.

– Значит, раньше ты жил во снах?

– Во снах и видениях, – признается Ма’йи, – в легендах и песнях.

– А теперь?

– А теперь, с появлением Динеты и Шестого Мира, мы стали такими, какими были раньше.

– И под словом «мы» вы подразумеваете…

– Всех нас. И тех, кто Дийин Дине, как вы их называете, или Священный Народ. И тех, кто бикъэайе’йи.

– Значит, вы – не Дийин Дине?

Наклонив голову набок, словно собака, силящаяся понять неразумного человека, он отвечает:

– Я Койот.

– Конечно, – легко соглашается Кай, не теряя ни секунды. – А есть еще такие, как вы?

– Другие есть – Барсук, Рысь, Волк, – но таких, как я, нет. – Он слегка приосанивается и поправляет галстук.

– А как насчет монстров? – спрашиваю я.

Он замолкает на насколько секунд, задумавшись, прежде чем продолжить:

– Некоторые были давно побеждены и с тех пор не возвращались. Но других пощадил Убийца Чудовищ, и они до сих пор живут. Страдая от голода, нищеты и старости. Их всех когда-то называли чудовищами. Но кроме них у нас когда-то был и великий Йейсо – неуклюжий водяной дракон, чей скелет теперь покоится недалеко отсюда на горных вершинах. А есть еще монстры вашего собственного изготовления: йее наалдлошии — колдуны, лишающиеся человечности ради власти, ч’йидии — духи, хранящие в себе зло всех мужчин и женщин после их смертей. А также те, кого Магдалена особенно любит встречать на охоте: существа, пожирающие маленьких слабых девочек. – Глаза Койота скользят в мою сторону.

Он явно пытается меня задеть, но мои мысли заняты совсем другим:

– А как насчет тсэ наайее?

– Увы. Таких монстров я не знаю. – Он отводит от меня взгляд и смотрит на стену.

– Рукотворное существо, созданное, возможно, с помощью колдовства. Похожее на человека, но питающееся человеческой плотью. Или, по крайней мере, вырывающее глотки. Оно не может произносить слова. Вчера я убила одного такого на горе. Того самого, который забрал маленькую де… – Я осекаюсь, не желая, чтобы Кай узнал все подробности истории с Атти. Пока не время.

Чтобы не показаться грубой, я маскирую резко оборванную фразу фальшивым зевком, который, впрочем, тут же становится настоящим.

Ма’йи смотрит на меня с минуту и явно думает о чем-то, прежде чем продолжить:

– Прошло немало лун с тех пор, как я последний раз наслаждался такой прекрасной беседой. Великолепные истории и ужин, разделенный между друзьями. Как раз то, что нужно одинокому Койоту. – Он ободряюще улыбается мне, что, честно говоря, не очень приятно: лицо, которое он носит, больше предназначено для насмешек и надменного презрения. Просто смешно пытаться превратить эту худую длинную морду во что-то сносно-дружелюбное. Тем не менее он абсолютно серьезен. И тут до меня доходит, что он только что сказал.

– Вообще-то я не планировала готовить для тебя ужин.

Словно по сигналу, в животе Кая начинает урчать – достаточно громко, чтобы мы обернулись к нему одновременно.

– Предатель! – бормочу я.

Что ж, возможно, присутствие здесь Койота – не такая уж большая беда. Кажется, он хочет поговорить с Каем, так что среди его историй может промелькнуть крупица информации, которая поможет нам узнать больше о тсэ наайее.

– Ладно, – говорю я и поднимаюсь со стула, – накормлю вас обоих. С меня ужин и, возможно, еще кофе. А потом ты уйдешь, Ма’йи. Такого количества твоей дружбы за один раз для меня перебор.

Койот дотрагивается когтем до своего лба.

– Спасибо, Мэгз, – говорит Кай.

Он одаривает меня широченной улыбкой, которая освещает все его лицо. Я качаю головой. Кай обаятелен, надо отдать ему должное. Он даже сумел очаровать Ма’йи, что довольно непросто. Но это вовсе не значит, что они с Ма’йи потом поладят. Вероятнее всего, это просто отложенная на будущее катастрофа.

– Отлично! – бодро отвечаю я. – Поговорите пока вдвоем. Я буду на кухне.

Их голоса составляют мне компанию, пока я размышляю над ужином. Разговор льется как тихая песня, заполнившая все внутреннее пространство моего крошечного трейлера. Я слушаю их вполуха – не слова, а сам ритм разговора.

Затем оглядываю кухню. Я столько времени провела здесь в одиночестве, что мне требуется время подумать, чем их можно накормить. Обычно я ем, стоя возле раковины, – причем самую дешевую и удобную пищу: сушеное мясо, например, или горсть орехов. Иногда консервы в банках, которые можно просто открыть ножом и разогреть на одной конфорке – из тех, что до сих пор остались от совместной жизни с Нейзгани, несмотря на то что его нет со мной уже почти год. Но сейчас я должна… нет, я хочу приготовить настоящий ужин.

Я не очень хорошо умею готовить. Моя полная бездарность в деле ведения домашнего хозяйства шокировала нали, когда я была маленькой. Но даже я смогу разогреть консервированные бобы и поджарить хлеб. Я нахожу банку нарезанного кубиками чили и бросаю его к бобам. Потом ложка топленого жира, зачерпнутая из банки и выложенная на разогревающуюся плоскую сковородку. Затем я разворачиваю полотенце, в котором хранился мягкий кусочек теста. Я замешала его перед тем, как отправиться в Лукачикай, так что оно еще свежее. Я обмакиваю руки в муку, вылепляю из этого теста три куска в форме пирожков и кладу их по очереди в миску. Шлепающие звуки навевают воспоминания о кухне моей нали и ежедневном ритуале приготовления хлеба.

Нали… Она вырастила меня сама, когда мы жили с ней вдвоем в трейлере, похожем на этот, – у покрытого соснами хребта рядом с фортом Дефайанс. Она была хорошей женщиной, хоть и не слишком общительной. Бабушка была суровой, не любила рассуждать о любви, но следила за тем, чтобы я была накормлена и одета, и каждый день сама отводила в школу. И уж точно она не заслуживала того, что случилось с ней… что случилось со всеми нами в ту зимнюю ночь много лет назад.

Не знаю, почему память вдруг возвращается с такой силой. Обычно я держу ее под крепким замком. Может, как-то повлияло небрежное упоминание Таха о моем детстве, может, грубое подталкивание Койота к уродливым фактам, а может, правда заключается в том, что всякий раз, когда я немного расслабляюсь и утрачиваю бдительность, выныривает наружу то, что всегда поджидает и будет поджидать в глубинах моей памяти.

Кровь.