Поняла, что не сможет убить копию сестры. Даже ради эксперимента.

Мигом распорола свою вышивку, прорвав кое-где основу. Чтобы вата не вываливалась, грубо затянула дыры черными нитками. Ничего, зато теперь нисколько не похоже не только на Юлю, но и человеческое лицо не напоминает.

В верхнюю и нижнюю части туловища запихнула завернутые в старые кухонные полотенца полнотелые кирпичи – стащила их с соседней стройки. В знак протеста своровала: дом складывали прямо под окнами, заслоняя успокаивающий вид на бескрайность Москвы, на небо и на солнце, которое каждое утро по-новому срисовывало узор оконного тюля, перед тем как положить его на лицо спящей хозяйки жилища. Пять вечеров таскала Юна по одному бруску. Вес каждого – около пяти килограммов. На напольных весах взвесила, все сразу, так как на один кирпич они никак не реагировали.

Хотя бы понять, из какого окна выпала Юля. И еще – вдруг обнаружится что-то и подскажет, сама сестра прыгнула или ее вытолкнули.

Следователь за божескую мзду дал в руки тоненькое дело № 194 и отвернулся, когда Юна мобильником перефотографировала снимки с места преступления. Так что было с чем сравнивать.

Поднялись на двенадцатый этаж. Тут обитала аспирантка с филфака, у которой Юля получила в тот самый день конспекты для кандидатского экзамена по философии. Это Юна выяснила почти сразу после трагедии. Девушка побожилась, что Юля даже чай пить у нее не стала. Схватила тетрадку и ускакала. Мол, только нервные глаголы «дай! побегу!» были уликами, указывающими на ее беспокойство. За них и зацепился следователь, когда Юна привела к нему свидетельницу. Опытный юрист заключил, что покойная торопилась выполнить задуманное. Убить себя спешила. А конспекты зачем? И тут был ответ: на самоубийц нормальная логика не распространяется.

Но Юна-то знала, что под все эти милицейские рассуждения никак не подходит сложная личность ее сестры. Да, Юля впадала в отчаяние, когда Нестор долго не объявлялся. Но раздавался его звонок – и она тут же выныривала из омута.

С последнего свидания сестра вернулась домой в полночь. Юна уже засыпала – по средам у нее первая пара но, услышав скрип входной двери, встала и босиком – в прихожую.

– Он сказал: «Тебе надо чаще надевать мою одежду. Она тебе очень идет», – с порога любовно процитировала Юля. Вся вибрировала, как будто через нее проходит электричество. Глаза сияют, голос звенит. – Я зонтик забыла и насквозь промокла. Пришлось у него на кухне включить духовку. Пока все сохло, хотела пирог ему испечь. Оказалось – не из чего. Он сказал: «Надо будет купить муку и все остальное».

Так точно скопировала баритон Нестора, его медленную, уверенную речь, что Юна потом вздрогнула, услышав самого гуру. А тогда и она посчитала цитаты доказательством его любви. (Женщины всегда ищут подтекст и вычитывают в нем самое для себя важное. По себе мужчин меряют: сами частенько говорят одно, а имеют в виду абсолютно противоположное.) Слиться с сестрой, видеть мир ее глазами – с детства это было самое уютное, комфортное положение. Чистое вещество радости. Без привкуса зависти, ревности… И более чаемое оттого, что все реже и реже получалось быть одним целым.

Полночи проболтали на кухне. Почему-то стали сравнивать, кто что помнит о родителях. Не сговариваясь, обе не упоминали тот год, когда папу и маму друг за дружкой забрали от дочек одинаковые инфаркты. Даже не приближались к этой черте.

Утром Юна чуть не опоздала в университет. Собираясь в спешке, забежала в комнату сестры за справочником, заскочила тихонько, чтобы не разбудить – та спала со светлым, расправленным лицом. Таким же, какое сперва получилось на манекене…

Юля намеревалась посвятить день пирогу с рыбой. И наверное, мечтать, как она угощает им своего Нестора.

С хвоста белой размороженной тушки, не поместившейся в глубокую тарелку, накапало на стол. Тесто вывалилось из кастрюли и заполнило все углубления в газовой плите. Видимо, кто-то внезапно позвонил и назначил ей встречу в высотке, а за конспектом она заскочила по дороге. Кто это был? По Юлиному мобильнику не узнать – он пропал.

Это потом Василий по своим каналам выяснил, что звонили из автомата в районе «Курской». Что именно на двенадцатом этаже несколько комнат в коридорчике-сапожке нелегально сдавались посторонним.

Когда пришли с манекеном, то постучали в одну, другую – никто не ответил. Из третьей вышел вполне вменяемый парнишка в адидасовских шароварах и футболке. Выслушал просьбу – Василий изложил историю коротко и внятно, Юна бы так не смогла – впустил в свою келью и сам отодвинул стол, заслоняющий подход к окну. Попутно объяснил, что месяц назад договорился с комендантом насчет этой комнаты – ее только что освободила какая-то деловая тетка. Диссер парень дописывает. За аренду платят родители-режиссеры. Пока театр строится, они дома репетируют премьеру. Выгоднее снимать комнату для сына, чем помещение для репетиций. Сутками в квартире толкутся актеры, костюмеры, звукорежиссер на всю катушку включает то Битлов, то вой ветра… Туалет все время занят, не говоря уж о тишине. Никак не сосредоточиться.

Втроем ставили манекен на пол, перегибали его в талии. Из окна выталкивала его Юна. Василий надоумил. Чтобы понять, могла ли женщина это сделать. Если застать врасплох, если неожиданно схватить за ноги – могла.

С первого выкидыша все сошлось. То же место, почти та же поза. Высунулись, подождали, не заметит ли кто падающее тело. Нет, внизу никакого движения. В этом закутке Юля пролежала бы не одни сутки, если б не собачий вой. Животные к смерти не так безразличны, как современный человек. А до чучела вообще никому нет дела. Экспериментаторы спустились и сами разобрали его на кирпичики.

Коменданта в тот раз они не застали. Василий потом специально к нему съездил, чтобы узнать о предыдущей съемщице. Дядька сперва ушел в несознанку. Но бегающие глазенки быстро остановились на зеленой сотне, которую Василий положил ему на стол. Пальцы-сосиски, как зрячие, мгновенно проделали незамысловатый фокус: смахнули бумажку в открытый и тут же закрытый ящик. Только после оплаты комендант выложил немногое, что знал. Усердно отрабатывая подачку, не заметил, что правая рука Василия полезла в карман брюк и нажала там кнопку маленького диктофона. Всегда лучше иметь документ.

Юна много раз прослушала запись.

«Я и видел-то ее всего один раз. Неприметная, для мужчины там ничего нет. Плоская, худая. Лет сорок… Или шестьдесят. Я не геронтофил, не приглядывался. Шапка до бровей, лицо землистое. Говорит, рта не открывая. Как чревовещательница в цирке. Не улыбнулась ни разу. Да и слов-то всего несколько произнесла. Не торговалась, хотя первоначальная цена была… гм, слегка завышена… Ей только на один месяц комната была нужна. На апрель. Я имени не спросил – и так ясно, что такая бордель тут не устроит: клиента ей не заманить».

В тот момент словесный портрет не накладывался ни на какую женщину, но сейчас вдруг вспомнился подслушанный и подсмотренный контакт Капитолины с Герой.

«Говорит, рта не открывая… Не улыбнулась ни разу».