Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Может быть, что-то из этой встречи и выйдет…
Обуючивая свою жизнь, человек частенько хотя бы мысленно отбрасывает все, что причиняет боль или угрожает неприятностями. Ему, например, комфортно делить людей на знакомых и незнакомых. С последними можно совсем не миндальничать, хоть плюй на них из уходящего трамвая, как сделал зощенковский артист драмы. Но, между прочим, выяснилось: бесцеремонное арифметическое деление на знакомых и незнакомых для жизни не годится – вечером персонажи новеллки снова пересеклись. Трамвайный сосед оказался любовником жены артиста. Какой уж тут уют…
Гораздо адекватнее (человечнее и благороднее) предположить, что все со всеми как-то связаны. Буквально к каждому жителю планеты приводит виртуально выстроенная цепочка из родственников и знакомых. Пусть и очень длинная. И если твой организм способен улавливать энергию, которую излучает каждая такая витальная связь, то ты приобретешь остойчивость, защищенность от жизненных передряг. Это ценность, почти как счет в банке.
Головоломные – с уступками и провокативными ультиматумами – переговоры, долговременный контракт, выгодный и для Василия, и для немецких партнеров, – все позади.
Уф!
До возвращения в Москву о делах можно забыть.
Василий спускается в гостиничный бар, садится за одиночный столик возле окна, выходящего на Офенерштрассе, и как раз в тот час, когда Вера отправила Нестору свой бесцельный имейл, заказывает большой бокал местного rauchbier и порцию лаберкэзе.
С первым глотком поминает Лелю. В пиве чувствуется яркий аромат карамели и колы, а когда во рту оказался кусочек горячего паштета, то абсолютно новый вкус умастил, кажется, не только желудок, но и голову. Хорошо бы когда-нибудь повторить это ощущение…
Перед вторым глотком Василий глядит на улицу. Народу мало. Провинция… Мимо гостиницы отрешенно бредет женщина в длинном черном плаще, обмотанная темно-зеленым шарфом. Что-то цепляет в ее фигуре, в угловатой пластике движений…
Василий привстает, пытаясь заглянуть в лицо незнакомке.
Не сумел, но стоп-кадр остается в памяти, которая подсказывает: это же Васильчикова, почти что его тезка. Точно, она тут и живет – написано было в каталоге.
Вспомнился давний московский вернисаж, Лелина гибель, Юна…
Юна все еще ищет доказательства вины Нестора. Василий с ней не спорит. Он сам в первый момент ужаса спихнул на соперника вину, потом на какое-то время поддался Юниной фанатичной уверенности… Хотя если этот чертов гуру и виновен в том, что Лели нет, то только косвенно – не мог он сам подрезать ее «букашку», поскольку есть по крайней мере три свидетеля того, что он был тогда в аэропорту.
На том суде, где учитывают подобные обвинения, и Василия можно привлечь к ответственности: зачем дарил машину, почему позволил своей родной жене превратиться в зомби… Может быть, там и примут его оправдания: не хотел, мол, ограничивать ее свободу, с ревностью в себе боролся, в работе искал опору для своей маленькой семьи. Да мало ли как мы отгораживаемся от неприятных проблем, снимаем с себя ответственность за другого.
Нет, больше такой ошибки он не допустит. Надо найти способ отлучить Юну от Нестора. У ненависти огромная поражающая сила, она как бомба в руках террориста-смертника, убивает и того, кто ею обуян.
Как, как помочь Юне? Она не из тех, кто легко отказывается от своих намерений.
Сперва она должна перестроиться в самой своей глубине.
Сама. Без внешнего давления…
Но под тяжестью понятных доводов.
Может быть, ее убедят примеры из жизни других гуру и зомби?
Идея так захватывает Василия, что он, не смакуя, приканчивает вкусную светлость пива, вместо полноценного горячего ужина заказывает несколько бутербродов и, завернув их в салфетку, отправляется в номер, к своему ноутбуку. Сочинять что-то вроде трактата.
«Гуру – это мерин, который не дает потомства».
Звучит как афоризм. Но нет, в качестве первой такая фраза не годится. На удар похоже. Все равно что, приступая к переговорам, дать собеседнику в морду. Юну точно не убедит.
Тогда с чего начать?
А я сам попадал в капкан к какому-нибудь гуру?
В детстве, в юности – точно нет. В дворовых шайках было скучно. Неизобретательно хулиганили приятели, а иногда – мерзко. Гораздо интереснее было читать. От одного собрания сочинений к другому: светло-зеленый Дюма, темно-зеленый Стендаль, болотный Достоевский, голубой Чехов, бежевый Толстой, – все с домашних полок. Ни один из классиков не подмял под себя, все только освобождали. С обернутой в кальку книгой шлялся по Москве, чаще всего в одиночестве.
Впервые окормился… или оскоромился? – в универе. Звали того соблазнителя Борисом. Борисом Леонидовичем. Пусть не родственник, а только омоним поэта… Имя-отчество данный субъект использовал как стартовый капитал для того, чтобы выделиться.
Тоже учился на журфаке, но не на дневном, как Василий, а на вечернем отделении. По утрам Борис репетиторствовал – подтягивал отпрысков обеспеченных родителей перед вступительными в вузы. Нескольких клиентов получал официально, от фирмы «Заря». (Частные услуги населению: мытье окон, уборка квартир, няньки и репетиторы. Государственная такса, налоги и все такое. Чтобы не считаться тунеядцем.) Но основная часть учеников нигде не регистрировалась. Талантливый учитель собирал группу человек из шести.
С носа в начале девяностых платили уже довольно солидные суммы, но и тогда, в начале восьмидесятых Б.Л. смотрелся богачом. Честный был бизнес, между прочим. Частники давали только знания и навыки письма.
Совсем другое дело развилось потом, когда штатные профессора и доценты стали натаскивать оплаченных оболтусов на определенные ключевые слова и формулы в сочинениях, по которым потом их опознают и поставят гарантированный за баксы проходной балл.
Борис сам пожаловал как-то в общежитие, где Вася дневал, а иногда и ночевал на свободной койке у кого-нибудь из однокурсников. Незнакомец вмешался в спор о том, можно ли на экране документально показывать трупы.
Когда Вася закипятился, Борис сделал задумчивое лицо и ни с того ни с сего нарочито сладеньким голосом спросил:
– За что ты, старик, так меня не любишь?
Был он под два метра, с развитым плечевым поясом, густой черной шевелюрой и греческим профилем. Классический мачо.
Васе стало неудобно перед старшим, он замешкался, соображая, не всерьез ли его обвиняют, а если это шутка, то как на нее реагировать… А тот окончательно прихлопнул:
– Нет, зря ты все-таки меня не любишь.
После этого спорить было нелепо.
Потом, когда появлялся кто-то новый, Борис наклонится к Васиному уху и ласково подзуживает:
– Давай его обидим.