— П-почему?

— Обиделась на нас. А может, решила, что если у тебя раньше сила не пробудилась, то уже и все… ты помнишь, тебе было восемь, когда мы встречались?

— Нет.

— Совсем?

Гражина помотала головой. Ведьмака она бы точно запомнила, а…

— Мне тогда было тринадцать. И я сопровождал твою бабушку… бабушка у нас в семье самая главная. Ее все слушаются. Кроме твоей матери.

— Это да, — Гражина всхлипнула, понимая, что почти успокоилась. — Маменька никого не слушает…

— Есть такое… на тебе было белое платье с бантами. С синими. И волосы тебе завили такими вот кудельками…

Он покрутил пальцем.

— И вокруг тебя еще осы крутились…

…и Гражина вспомнила. Нет, не его, потому что мальчишка в черном строгом костюме, слишком плотном для жаркого летнего дня, не имел ничего общего с этим вот человеком. Тот мальчишка держался рядом с женщиной, которая злила матушку.

…платье цвета весенней зелени. И еще кружево. Шляпка крохотная, украшенная речным жемчугом и лентами. И Гражине предложили шляпку примерить, а матушка не велела трогать. И конфеты забрала, мол, Гражина и так слишком много сладкого ест.

— Ты хотела посмотреть? Смотри, — матушка сердилась. — Она самый обычный ребенок… я бы заметила, если бы что-то было не так…

…цвела липа.

…и в пышных кудрях ее гудели пчелы. То есть, сперва они гудели в липе, а потом одна стала кружить над Гражиной. И вторая, и третья… и пчел стало множество, а Гражина их боялась жутко.

Она вдруг вспомнила, как сидела, боясь шелохнуться. И дышала-то через раз, и…

— Пожалуй, — женщина щелкнула пальцами, и пчелы исчезли. А парень в черном костюме отвернулся. — Да, пожалуй, ты права…

— Видишь, вспомнила, — Геральд улыбнулся. — Тебя проверяли… обычно к этому времени сила, если и есть, раскрывается. А страх или гнев — лучший способ заставить колдовку к этой силе обратиться.

— Значит, сила нужна была…

— Не только, — он подтянул сползшее одеяло. — Мы бы виделись чаще, но твоя матушка была категорически против. Она не желала иметь с семьей ничего общего. Увы, мы привыкли уважать желания друг друга и потому оставили ее в покое…

…матушка.

…а та женщина, выходит, бабушка… и еще другие есть, он сказал.

— Почему тогда ты вернулся, — Гражина смахнула слезы рукой.

— Я же говорил. Были знаки. И карты ложились. И на крови… не пугайся, мы если и гадаем, то на собственной крови, — он улыбнулся и стал почти красив.

…на папу чем-то похож. Тот тоже был спокойным, в противовес матушке с буйным ея норовом.

— Меня отправили проверить…

— Силу?

— Не только, — он вздохнул и отодвинулся. — Сила — это еще не все, далеко не все… это сложно объяснить, но… мне нужно было понять, на что ты способна. И говорю сейчас не о колдовстве… ты легко согласилась служить Хельму…

— Это плохо?

— Забудь про плохо и хорошо, — Геральд коснулся лба Гражины. — Есть Закон. И я говорю не о человеческом. Нельзя менять богов по желанию своему, ибо однажды переступив черту, ты не вернешься назад. Ты вступила в игру сразу, даже не пытаясь задуматься над тем, что делаешь. И душу бы продала, думаю, с легкостью. Чего ради?

— Любви?

— Любовь не оправдание глупости, — теперь Гражина получила щелчок. — Тем более надуманная… ты давала ему деньги. Сначала свои. А потом те, которые брала у матушки. Верно? И молчала, когда матушка обвинила в воровстве постороннего человека?

Было стыдно.

Настолько стыдно, что… а ведь тогда казалось правильным… общему делу нужны средства, а у Гражины их много… и матушка не одобрила бы? Гражина просто не желала ссоры, а брала тихо… горничную обвинили? Если бы матушка полицию позвала, Гражина рассказала бы правду…

…почти правду.

…но девку просто выставили из дому… и она никогда Гражине не нравилась. Слишком наглая для горничной, а еще ленивая и развратная…

— Ищешь себе оправдания? — Геральд не улыбался.

Какое вообще право имеет он, посторонний по сути своей человек, осуждать Гражину?

— Но ты не подлила своей матери те капли…

— А если бы…

— Она бы слегла с почесухой, что послужило бы неплохим наказанием за глупость, а ты… к сожалению, нам пришлось бы с тобой расстаться…

— Что?

— Расстаться, — повторил Геральд. — Совсем.

Это… это выходит, что он… он ждет, позволяя Гражине самой додуматься. И она вдруг поняла. И от понимания этого стало дурно до того, что Гражина схватилась руками за горло.

— Ты… ты… ты бы меня…

— Прости, но сила — это сила и только. Она не добавляет ни ума, ни порядочности. А рисковать, оставляя в живых человека, наделенного такими способностями, но либо не особо умного, либо не слишком разборчивого, мы не можем.

Прозвучало жестко, но… справедливо?

Когда это Гражину волновала справедливость? Особенно такая, которая способна была навредить ей самой. И все-таки…

— Что случилось с тем человеком, который…

— Он уехал.

Лжет. Гражина осознала это ясно, хотя и не поняла, откуда взялось это знание.

— У него была работа, он ее выполнил. Или ты действительно влюбилась в этого проходимца? — прозвучало презрительно, однако само это презрение казалось фальшивым, что позолота на сахарных петушках.

— Нет, — Гражина заставила себя сесть.

— Вот и чудесно. Завтра я загляну в гости… на правах родича. Надеюсь, твоя матушка проявит должное благоразумие?

Гражина в том сомневалась.

— А если нет?

— Если нет… у меня найдутся средства ее уговорить…

…и вновь же, темное послышалось… недоброе…

— Не бери в голову, — поспешно добавил Геральд, — я не собираюсь вредить ей, все-таки она — член семьи, а семья — это самое ценное, что есть…

…лжет.

…пускай. Явится завтра. Матушка… матушке придется о многом рассказать. И вряд ли она будет довольна, но как бы там ни было, Гражина не позволит ее обидеть.

— …я буду тебя учить. Познакомимся получше… а потом, если ты не против, поженимся. Дар такой силы не должен пропасть.

…о да, в нем все дело, в даре…

…пускай.

…если все хотя бы отчасти так, как он говорит, Гражине нужно учиться. А когда она выучится… тогда и будет видно, за кого ей замуж идти или не идти. Хотя… мысль была чужой, но Гражине пришлась по вкусу.

Познакомившись с невесткою, панна Нумулева свято уверилась, что всякое зло происходит от женщин…