Ведьма была матерью в высшей степени, но в трансперсональном смысле — «не человеческим существом, вынашивающим и кормящим детей, а в своей материнской заботе о земле»[179]. Ведьма поклонялась культу Природы-Матери и в аспекте порождения жизни, и в аспекте отношения к смерти. При этом она могла оказывать воздействие на всех уровнях проявления природы: физическом, эмоциональном и духовном. Если она была хладнокровной и змееподобной, это объяснялось ее интересом к таким трансперсональным коллективным силам. Занимаясь колдовством, она научилась справляться со своей природной энергией и сознательно ее направлять, чтобы достичь своей цели и проникнуть под вуаль экзотерической, общедоступной реальности, чтобы видеть скрытые за этой вуалью темные тени реальности.

На этой стадии процесса женщины-Кассандры ведьма может оказаться положительной констелляцией внутри аналитического контейнера. Женщина-Кассандра больше не идентифицируется (как это было на стадии Деметры) с областью проекций, которая теперь сама уже стала чем-то третьим в отношениях между аналитиком и пациенткой. Очень важно и полезно, когда после того, как прошли ярость и зависть, связанные с отделением, аналитик и пациентка в новом странном терапевтическом альянсе становятся двумя ведьмами, которые помешивают зелье в своем котле. Внутри этого котла находятся все образы и аффекты, прошедшие через изменения и трансформации. Две ведьмы шевелят их, шепчутся, ждут и наблюдают. Они вместе смотрят и учатся друг у друга этому искусству «магии».

Именно на этой стадии женщина-Кассандра реально пробует силу своего творческого потенциала и узнает, что ей нужно не только отвечать ожиданиям других, подобно Деметре, наделяющей мир своей прелестью. Она приходит к пониманию своей собственной ценности и силы и к тому, как их использовать, чтобы получить то, что хочет. Но чтобы определять свое собственное будущее, она должна научиться видеть даже самые мрачные стороны реальности, верить в то, что она видит, и обладать мужеством, чтобы делать из этого выводы. Ей следует научиться осознанно предполагать ход событий и справляться со своей энергией, чтобы достигать своих целей. В этом заключается суть магии.

Однако эта стадия также может оказаться опасной. Мне вспоминается сцена на самой первой сессии Сары, когда ее голубые глаза стали излучать странное зеленое сияние. Я тогда подумала: «Эта женщина — ведьма!» В последующие годы, на стадии Гекаты, такого больше не случалось. Но для понимания процесса важно, что я смогла стать свидетелем ее зависти и ярости, ее способности совершать зло и нести разрушения, ее похотливого стремления к власти и желания стать царицей. То, что я тогда в ней увидела, имело несколько последствий: мне удалось отзеркалить ее темную сторону, что помогло ей овладеть своей энергией. Я стала ролевой моделью, показав ей, как верить в то, что она видит. И я смогла защитить себя от ее необузданной негативной энергии.

На этой фазе пациентка могла идентифицироваться с Гекатой, выступающей в качестве темного аспекта женской Самости. Эту инфляцию иллюстрирует сон Джейн:

«Я нахожусь в деревенском доме. Занимаюсь поисками своего мужа. Не могу его найти. Я выглядываю из кухонного окна. Вижу, что скоро рассветет. Рядом с кухней находится настил. Я вижу там своего мужа, который лежит на матрасе со своей взрослой дочерью (от первого брака). Я в ярости. Беру какие-то ножницы, раскрываю их и готова воткнуть ему в сердце».

Обстановка в этом сне, в частности деревенский дом, представляет собой Эго, которое нашло свое место в естественном инстинктивном окружении материнского мира. По описанию Джейн, местность «сельская лесная — это не пригород, но и не дикая чаща». Это пограничное место. Дом ей не принадлежит; она его снимает. Она пробует поместить этот материал в аналитический контейнер, при этом считая его своим собственным.

Ясно, что спустя три года после сна Джейн о грузном чернокожем мужчине она столкнулось с темной стороной своей личности. Образ дочери во сне символизирует инцестуальную связь сновидицы с ее патриархальным Анимусом, связанным с прежней психологической структурой, которая до сих пор присутствует в Тени.

Одна из болезненных истин заключается в том, что женщина-Кассандра видит на этой стадии, как ее предает патриархальность. Она довольно давно распрощалась со своей женской идентичностью и силой, необходимой, чтобы занять надлежащее место в сердце своего отца, но фактически он проявлял к ней мало интереса; его интересовало лишь, как она могла бы ему помочь еще больше развить самомнение. Вспомним замечание Кассандры у Кристы Вольф: «Он видел во мне свой идеал; предполагалось, что так будет продолжаться всегда»[180].

Теперь пациентка готова к тому, чтобы увидеть разрушение эдиповой иллюзии, что она является папенькиной дочкой, чтобы покончить, наконец, с этой связью с отцом и бесполезным нарциссизмом своего Анимуса. Она больше не хочет иметь мужчину или Анимус в качестве своего покровителя, требующего безусловного подчинения и запрещающего бросать любой вызов своей власти. Она хочет возлюбленного, который бы определенным образом относился к ней, даже к ее темным частям. В процессе анализа она смогла создать прочную, опирающуюся на Эго связь женской Самости и хтонического дионисийского Анимуса, который мог оказать ей помощь в преодолении удушающей патриархальной структуры. И точно так же она смогла приложить усилия и выдержать свою ярость, поскольку стойко выдержала депрессию, связанную с отделением.

Несмотря на то, что женщина может обладать достаточным мужеством, чтобы иметь свои убеждения, все равно существует вероятность сильных приступов тревоги отделения — наплыв чувств вины, страха и подчиненности при разрыве слияния с отцом, возникшего когда-то по обоюдному согласию. Она переживает ненависть к самой себе, которая появляется в результате интериоризации патриархального взгляда женщины, обладающей темной силой. Именно об этом взгляде рассуждает Аполлон в «Эвменидах», описывая фурий:

Гляди — в плену неистовые чудища. Сковал их сон. Притихли твари мерзкие, Седые дети Ночи. Не полюбит их Ни бог, ни человек, ни дикий зверь лесной. Рожденная для зла в подземном Тартаре, Во мраке зла гнездится свора, мерзкая И смертным людям, и Олимпа жителям[181].

Когда женщина расстается с образом папиной дочки, она сталкивается с одиночеством, чувствует себя нелюбимой и не способной любить, подобно дочерям Гекаты, фуриям, которые тысячелетиями чувствовали себя брошенными, отвергнутыми и проклятыми. Но больше всего ярость фурий чувствует на себе патриархальность, которая пробуждает энергию темной богини: «Рвется наружу гнев, / Сердце сковала боль. / Мать моя, Ночь, ты слышишь?»[182].

Именно эта энергия, как видно из сновидения Джейн, наполняет третьего — женщину в любовном треугольнике. Ибо с несчастьями доэдипова треугольника можно будет покончить не раньше, чем эдипова проблема дерзко поднимет свою голову. Тогда женщина не будет ждать, чтобы использовать свою энергию для справедливого отмщения и достичь своей цели. Здесь возникает идентификация с самой негативной матерью, Клитемнестрой, которая не только отыгрывает на Кассандре свою зависть, но и мстит Агамемнону за жертву, принесенную ее дочерью Ифигенией, а в конце концов устанавливает верховенство матриархата, возобновляя исполнение древнего ритуала, направленного на сохранение плодородия, — ежегодного убийства вождя племени[183].