Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Детский праздник – как смерть: реален только тогда, когда случается. На самом деле его невозможно ни спланировать, ни вообразить. Он всегда полон неожиданностей. Когда мальчишки – а явились только мальчишки, невзирая на все мои старания, – ввалились к нам в дом, я сразу поняла, что, как бы усиленно я ни готовилась, праздник превратится в оргию. А может быть, начала догадываться я, так получилось именно благодаря моим стараниям, моим упрямым упоминаниям о пиратской вечеринке, которой сопутствуют оружие и повязки на глаз… а от этих самых повязок дети хуже видят.
Мы распахнули двери, ведущие в сад. Дети гурьбой высыпали на лужайку. Светило солнце, стало неожиданно тепло (и Пэдди поблагодарил меня за это), и начались поединки на мечах, а часть ребятишек забралась на батут.
– Обувь снимите! – прокричала я слишком громко, и у меня словно наждаком ободрало горло.
Джейк стоял рядом со мной в дверях и хохотал, глядя на десяток маленьких пиратов, сталкивавшихся один с другим. Повязки на глазах съезжали, острия картонных мечей грозно топорщились. А я смотрела на Джейка, удивляясь тому, что его все это забавляет, а не тревожит. Я легонько прижалась к мужу и попробовала впитать это кожей – эту спокойную радость, некую отстраненность, которая, похоже, служила ключом к наслаждению отцовством. Я старалась не думать о том, насколько легче это было для мужчины – сделать семью чем-то вторичным, не требующим оправданий и извинений. Мы простояли так две секунды, может быть, три, впитывая солнечный свет. Тепло, приносимое им, было так похоже на любовь, согревавшую наши лица.
И вдруг со стороны батута донесся крик – прерывистый, как бы захлебывающийся. Он тут же перешел в откровенный детский рев. Дети мгновенно перестали прыгать, сетки по бокам от батута замерли. Из середины компании выбрались двое детей – Пэдди и его приятель Томас. Они были все в крови.
Поначалу меня так радовала возможность присмотреть за таким количеством детей, а тут оказалось, что я за двумя-то присмотреть не сумела. Как только родители удалились – с явным облегчением, даже не задержавшись для светской беседы, – я почувствовала себя так, словно подтвердила свою квалификацию в деле обращения с детьми. Но на самом деле никакой квалификации не было и в помине. Я только улыбалась, стараясь выглядеть опытной, зрелой мамой.
И вот теперь ко мне бежали двое раненых детей. У обоих текла кровь, она заливала глаза, стекала по подбородку. Я поняла, что все это было ошибкой. Никакая я была не мама. Я была просто глупой девчонкой, которая оступилась и попала в такую вот жизнь. Но свою роль я сыграть могла, как всегда. Я бросилась вперед, Джейк тоже. Сначала я, охваченная паникой, подбежала к Томасу и стала внимательно разглядывать его лицо. Я сразу же увидела, что кровотечение вызвано одной-единственной ранкой длиной в пару дюймов на лбу. Порез на гладкой детской коже выглядел неприятно.
– С ним все нормально! – прозвучал голос Джейка. – У него только из носа кровь течет.
Я поняла, что он говорил о Пэдди, и ощутила жуткое чувство вины за то, что уделила внимание другому ребенку.
– Они то ли лбами стукнулись, то ли…
Я опустила глаза и увидела руку Пэдди, сжимавшую маленький деревянный меч.
– Это же не твой меч, детка, – сказала я, догадываясь, что могло произойти.
Сын взял у кого-то это оружие, эту до странности острую штуку, а Томаса поранил по ошибке – а может быть, и нарочно – в то время, когда они прыгали на батуте. Я безмолвно молилась о том, чтобы это была случайность: «Пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет случайность!»
Я увела мальчиков в дом, достала из кармана бумажный платочек и прижала к ранке на лбу Томаса. Пэдди сидел рядом со мной, прижимая к носу окровавленный платочек. Каждые несколько секунд он судорожно всхлипывал.
Джейк велел всем детям немедленно слезть с батута.
– Он меня ударил, мамочка, – прогнусавил Пэдди, продолжая держать под носом бумажный платок.
Я посмотрела на Томаса. Тот не слишком убедительно покачал головой, и его глаза наполнились слезами. Я ощутила прилив радости: в конце концов не мой сын совершил насилие, а вот этот мальчик, мать которого, жуткая воображала, вечно торчала у школьных ворот, а отец всегда был облачен в строгий деловой костюм. Не успев сдержаться, я широко улыбнулась.
– Ну никто никого бить не должен, правда? – проговорила я невыразительно, стараясь держаться серьезно.
– Но, мамочка, я его не бил! – принялся спорить Пэдди. – Я его случайно мечом задел, а он меня стукнул!
Сын начал отплевываться. Кровь из носа попадала ему в рот, а когда он говорил, капала на стол.
– Запрокинь голову, – велела я Пэдди. – Как бы то ни было, давайте будем помнить… – В этот раз я ничего не смогла поделать с собой и посмотрела на Томаса. – Добрые руки, добрые слова. Разве вас не этому учат в школе?
Сердце у меня наконец стало биться ровнее. Я старалась дышать медленно. Я то и дело мысленно напоминала себе о том, что я ни в чем не виновата. Я устроила для Пэдди хороший праздник. Я сделала все, что могла.
Я сразу же отправила эсэмэску матери Томаса, Саре. Я понимала, как важно быть последовательной и совершить все те шаги, какие совершали в школе, когда посылали домой отчеты о происшествиях, – до странности бюрократические документы, похожие на полицейские рапорты об убийствах, вплоть до изображения очертаний человеческого тела, где место травмы было обведено неровным кружочком. «Ушиб плеча о голову другого школьника», «Падение в сенсорном саду»[7], «Приложен лед»…
«Томас ударился лбом, прыгая на батуте, – написала я Саре. – С ним все хорошо. Думаю, швы не понадобятся. X[8]».
Зря я упомянула о швах или нет? А «целую»… стоило ли вставлять в эсэмэску или без этого мое послание прозвучало бы слишком резко и пугающе? Я устояла перед искушением извиниться письменно, но когда Сара явилась, чтобы забрать Томаса, «простите» и «извините» посыпались из меня как из рога изобилия. Все мое изнеможение выплеснулось водопадом к ногам этой женщины.
– Ничего страшного, – сказала Сара, поджав губы и изучая ранку на лбу сына. И вдруг она спросила: – А сколько детей было на батуте?
Она устремила взгляд на лужайку, где четверо
