Но он вспомнил про некоего Сашу, находящегося под следствием, и приуныл. Эта проблема ему была совсем неприятна…

На работу он брел с трепыхающимся пакетом, как на каторгу. Но консультацию провел блестяще. Никогда раньше не позволял себе лишних эмоций, а сегодня — и что только на него нашло? — говорил убедительно, жарко, как римский оратор. Пациентка — молоденькая замужняя дамочка — смотрела на него, широко раскрыв глаза. К тому же повезло и с мышью. Их секретарша, подрабатывающая на полставки в каком-то салоне белой и черной магии, завизжала от восторга, когда он сообщил ей, что шуршит у него в пакете. Предлагала любые деньги за отвратительного уродца и, получив его совершенно бесплатно, тут же позвонила своему боссу, сообщив, что откапала потрясающий атрибут для их салона. Интересно, оставят они этот атрибут живым или изготовят чучело? «Прощай, — сказал Костя летучей мыши. — Я не буду вешать твоего портрета над кроватью…»

Он забежал к отцу, пообедал с ним вместе и еще некоторое время слонялся по комнате, не находя себе места. Хорошо хоть отец не пристает с расспросами, деликатничает. Наверно, нужно что-нибудь предпринять, все равно он не может сидеть просто так, сложив руки. Это решение обрадовало его. Он тут же подошел к телефону и набрал номер Василия…

* * *

В отличие от Санникова у Ларисы было совсем немного времени, чтобы осмыслить то, что произошло вчера. Спала она сладко, как в детстве, проснулась счастливая и, кажется, даже с глупой улыбкой. Открыла глаза и увидела рядом Костю. Таких потрясений она в жизни никогда не испытывала! Сердце в ее груди ходило ходуном от макушки до пяток, но, как отнестись к событиям вчерашнего вечера, не подсказывало.

Лариса осторожно выбралась из постели и заперлась в ванной. Щеки ее полыхали, она сгорала от стыда. Ничего не оставалось, как включить холодный душ, чтобы активизировать работу мысли. Душ помог, на пятой минуте возникла первая с утра мысль: «Вот это да!» Вторая и третья были ей под стать, и толку от них было мало. Лариса покрылась гусиной кожей и добавила теплую воду. Тут же посыпались вопросы: как это могло случиться, что теперь будет и, наконец, что же делать? Вопросы приходили одни, без ответов, и уходили тоже одни.

Одевшись, Лариса посмотрела на спящего Костю и разом вдруг успокоилась. На губах спящего играла почти детская улыбка. Таким она его еще не видела. Лариса тоже улыбнулась. Завтракала она не торопясь. Случилось то, что случилось. И она не испытывает от этого ничего, кроме необыкновенной легкости и желания улыбаться. Да, она любит другого человека. Но от этого вчера она готова была лезть на стенку. Да, Костю она не любит. У нее и времени-то не было, чтобы полюбить его. Но с ним так легко, что кажется, вот-вот перестанешь касаться земли и будешь порхать как бабочка.

Лариса вспомнила Марину, пытающуюся вчера испепелить ее взглядом. Наверняка — она не просто однокурсница Кости, иначе реагировала бы по-другому. Встреча с Ларисой явно стала для нее сюрпризом. Что все это значит? Это значит, что Костя Санников — человек легкомысленный и возможно даже — бабник. Тем более при его яркой внешности вряд ли у него были когда-то проблемы с женщинами, и совсем маловероятно, чтобы он до тридцати лет мечтал о такой девушке, как Лариса.

«Ну и пусть!» — сказала она себе. Пусть он бабник. Как врач она могла констатировать: такие бабники женщинам необходимы как воздух. Особенно тем, кто погибает от своей такой серьезной и такой тяжеловесной любви. Спасибо им.

Перед уходом она разбудила его, а потом еще долго по дороге на работу вспоминала то выражение смятения, которое было написано на его лице. Выглядел он так же, как и она, когда проснулась. Может быть, он никакой не бабник, а так, странствующий рыцарь? В любом случае, он подействовал на нее как аспирин на высокую температуру. В жизнь возвращался смысл.

Нет, конечно, смыслом ни в коем случае не был Костя. Было бы смешно и по-детски наивно рассчитывать на серьезность их отношений. Но, тем не менее, смысл жизни возвращался и присутствовал теперь во всем: в том, что она толкается в душном метро, в том, что через полчаса сядет в машину и поедет по вызовам, в том, что вечером вернется домой голодная как волк и съест пару бутербродов с кефиром, пока варятся пельмени. Она не могла бы определить этот смысл одним точным словом, но знала теперь наверняка: жить — это здорово!

— Белова!

Лариса едва успела скинуть плащ, как на нее налетела старшая медсестра.

— Быстро в машину. Тахикардия. Семьдесят пять лет. Десять минут назад вызывали, а у меня все кончились.

Сегодня дежурила Люба. И обычно, встретившись с ней утром, Лариса сразу же падала духом: если Люба, значит, денек будет не то чтобы жарким, а таким, что не продохнуть. Любу недолюбливали все. Даже сложили про нее песенку: «Беленький халатик, ленточка в косе. Кто не любит Любочку? А не любят все!» Она, похоже, тоже всех врачей терпеть не могла, но к Ларисе проявляла особое нерасположение с самого первого дня.

— Еду, — спокойно ответила ей Лариса, улыбнулась, подхватила чемоданчик и пошла к машине.

Люба остолбенело пробормотала ей вслед:

— Чё это ты какая-то странная сегодня, Белова…

А дальше Лариса погрузилась в привычный сумасшедший ритм рабочего дня. Думать о Косте было некогда, думать приходилось о других людях, о тех, кто нуждался в ее помощи. Но ей и не было нужды думать о нем: ощущение его присутствия не покидало ее весь день. Это было чувство легкой эйфории, парения.

Выезжая на первый вызов, она скрестила пальцы в кармане халата: загадала, что сегодня со всеми ее пациентами все будет прекрасно.

* * *

В центре города архитектура привередлива. А уж про планировки внутри и говорить не приходится. Но, войдя в квартиру, Лариса вынуждена была себе признаться, что ничего подобного никогда раньше ей видеть не приходилось. Пройдя по узкому, зигзагообразному коридорчику, она оказалась в огромной сорокаметровой комнате с очень высокими потолками. Комната была круглая, но смущало не это. Поначалу Ларисе показалось даже, что у нее троится в глазах или она начала видеть сквозь стены.

Круглая комната делилась на три части, как торт — от середины к краям. Каждая из частей была обставлена совершенно одинаковой мебелью: у стены — шкаф, возле — комод с маленьким трюмо наверху, от шкафа к центру — кровать, с другой стороны — стол. В каждой части комнаты на кровати лежала старуха. То ли эти женщины были родственницами, то ли старость сделала их похожими друг на друга, но Ларисе сначала показалось, что они близнецы. Этакая картинка, повторенная три раза. Единственное отличие состояло в том, что две женщины лежали поверх покрывал, а одна — под одеялом. Несмотря на то что в комнате не было ни единой перегородки, женщины вели себя так, словно их разделяют каменные стены.

— Кому плохо? — спросила потрясенная Лариса, переводя взгляд с одной женщины на другую.

По логике этого зеркального мира, как ей казалось, ответить они должны были хором. Но, вероятно, законы зеркальности не распространялись далее сходного расположения предметов. Потому что все женщины отреагировали по-разному. Одна из них даже не шелохнулась на кровати, словно не услышала вопроса. Вторая поднялась и, напевая, прошла к столу налить себе чаю. Голос подала третья, закутанная в одеяло.