В нашумевшей статье о современной поэзии Иннокентий Анненский назвал «автопародию» – то есть шутки в свой адрес и в адрес своего творчества «самой тонкой из пародий». В самом деле способность посмеяться над собой – признак внутренней силы и несокрушимой уверенности в себе. Но она же может быть последней защитой слабого, осознающего свою слабость. В этой ситуации хорошо смеется тот, кто смеется над собой и – первым.

В 1906 году, 19-летняя Лиля, еще не знавшая ни Гумилева, ни Волошина, писала с печальной, но беспощадной иронией по отношению к себе:

Через год, когда она уже стала бывать «на Башне», но еще не встретила Волошина, она пишет с той же едкой иронией в свой адрес.

Неизвестно, к кому обращены эти стихи, но, кажется, в них, хоть и шутя, Лиля запечатлела свою характерную черту – робость. Когда-то Марина Цветаева писала о себе:

В случае Елизаветы Дмитриевой это явно были Скромность и Робость. Не случайно она сама зовет себя «маленькой и молчаливой».

Как же превратилась скромная девушка-хромоножка в поэтессу, по словам Волошина, похожую «на черные бриллианты», «скорбную, темную и ослепительную», обладающую не просто гордостью, а «сатанинской гордостью».

В волшебном доме Волошина в Коктебеле, в его волшебной Киммерии, случалось множество чудесных историй. Тремя годами позже, в 1911-м, здесь повстречаются Марина Цветаева с Сергеем Эфроном. Марина загадала, что выйдет замуж за того, кто подарит ей самый ее любимый камень, и Сергей буквально в первый день знакомства нашел для нее на коктебельском берегу сердоликовую бусину. Правда, Волошин предупреждал ее, что когда она полюбит, то рада будет и простому булыжнику, подаренному любимым.

Но это чудо еще впереди, а пока чудеса случаются для Лили и Макса. Лиля откровенно рассказывает Волошину о самых тяжелых событиях своей жизни – о годах болезни, о внезапной смерти сестры и ее мужа. Волошин слушает ее, и Лиля понимает, что может освободиться от воспоминаний и жить мгновением – жариться на солнце, купаться в море в «больших волнах», то есть – во время шторма. Любить Макса.

Вместе они пишут «Corona Astralis» и «Золотую ветвь». Вместе придумывают Черубину – пока еще только как игру для своих, может быть – для близких друзей. Разыграть, потом вместе посмеяться.

А в это время в Петербурге готовится к печати первый номер «Аполлона». Волошин принимает в этой подготовке деятельное участие. В сентябре они с Лилей возвращаются в Петербург, уже как пара. По сути – как муж и жена, только еще не венчанные, развод оформлять долго и хлопотно. В свободомыслящих, либеральных кругах интеллигенции это никого не шокирует. Макс знакомит Лилю с «аполлоновцами», устраивает в редакцию секретарем ее лучшую подругу детства – Лидию Павловну Брюллову. Саму Лилю принимают в редакцию как редактора и переводчика. В списке сотрудников в первом номере «Аполлона» будет значится Е.И. Дмитриева. Лиля показывает Маковскому свои стихи. Тот их вежливо отклоняет. Кажется, именно тогда она и Волошин и задумывают свой розыгрыш. Поначалу, видимо, как дружескую шутку.

Имя Черубины казалось необычным и в начале ХХ века. Первая ассоциация, которая могла возникнуть в сознании образованного человека, – это имя Керубино, пажа из «Свадьбы Фигаро» Моцарта. Буква «С» перед «Е» можно прочитать как «Ч», по крайней мере, в итальянской транскрипции, и Cerubina могла превратиться в Черубину. Но в русском языке «чер» – это «черный», «черт», и Марина Цветаева сразу уловила эту ассоциацию: «„Керубина“, то есть женское от Херувим, только мы К заменили Ч, чтобы не совсем от Херувима. Я, впадая: „Понимаю. От черного Херувима“».

Впрочем, может быть, ей помогли эти строчки самой Черубины:

Габриак – имя одного из бесов и одновременно… имя, которое Волошин в честь этого беса дал причудливому корню, выловленному Лилей из воды на коктебельском берегу. (Из воспоминаний Марины Цветаевой: «Однажды, год спустя, держу у Макса на башне[43] какой-то окаменелый корень, принесенный приливом, оставленный отливом. „А это, что у тебя сейчас в руках, это – Габриак. Его на песке, прямо из волны, взяла Черубина. И мы сразу поняли, что это – Габриак“. – „А Габриак – что?“ – „Да тот самый корень, что ты держишь. По нему и стала зваться Черубина“».)

А вот что рассказывает сам Волошин: «Я начну с того, с чего начинаю обычно, – с того, кто был Габриак, Габриак был морской черт, найденный в Коктебеле, на берегу, против мыса Мальчин. Он был выточен волнами из корня виноградной лозы и имел одну руку, одну ногу и собачью морду с добродушным выражением лица.

Он жил у меня в кабинете, на полке с французскими поэтами, вместе со своей сестрой, девушкой без головы, но с распущенными волосами, также выточенной из виноградного корня, до тех пор, пока не был подарен мною Лиле. Тогда он переселился в Петербург на другую книжную полку.

Имя ему было дано в Коктебеле. Мы долго рылись в чертовских святцах („Демонология“ Бодена) и, наконец, остановились на имени „Габриах“. Это был бес, защищающий от злых духов. Такая роль шла к добродушному выражению лица нашего черта».

Таким образом, в имени Черубины соседствуют имена херувима и черта – явное указание на гротескность, «балаганность» образа[44]. Казалось бы, для таких символистов и знатоков мифологии, как в редакции «Аполлона», одного этого должно было быть достаточно, чтобы заподозрить подвох. Возможно, именно на это и рассчитывал Макс. В таком случае его расчет не оправдался.