– Анечка, прости, я не готов сейчас это обсуждать, – твердо повторил Матвей. На лице его появилось упрямое, отчужденное выражение.

Аня мгновенно опомнилась и постыдно перетрусила. Подумать только, до чего она опустилась: умоляет парня на ней жениться, чуть не принуждает. Мужчины этого страшно боятся, она только отпугнет его, если уже не отпугнула.

– Да, конечно… извини, – пролепетала она, испытывая мучительное чувство неловкости.

Вечером они почти не разговаривали. Матвей уединился с Сережей в его комнате, там же ночевал. Аня страдала невыносимо, но старалась виду не показывать. Она даже обрадовалась, когда на следующий день Матвей вспомнил о каких-то неотложных делах и решил ехать домой. Сережа, как ни странно, его не удерживал; впрочем, Аня отлично понимала, по какой причине он одобряет отъезд брата.

Сережа учился на редкость хорошо. Педагоги хвалили его на собраниях хором, при индивидуальных встречах с Аней – каждый на свой лад. Все сходились во мнении, что мальчик вдумчивый, серьезный, учителям не хамит, на переменах не бузит. Хотя с самого начала вышла накладка: Ане пришлось объясняться с родителями двух десятиклассников. Те решили поучить новичка уму-разуму, показать, кто в классе главный, и были примерно отделаны на глазах сверстников. Наглых, пустых отпрысков не менее наглых родителей одноклассники не любили, поэтому с удовольствием свидетельствовали не в пользу последних на разбирательстве школьного ЧП. Особенно постарались девочки. Они буквально пылали справедливым негодованием, когда выгораживали Сережу. Что до Ани, то она бросилась защищать брата, как волчица своего детеныша.

– Браво, посмотрите на своих сынков! – чихвостила Аня воинственно настроенных родителей. Рослые сынки стояли бок о бок со скорбными, взывающими к состраданию физиономиями, сплошь в ссадинах. – Здоровенные жлобы! Чинно гуляли по коридору, беседовали о возвышенном, как вдруг чудовище в облике Сергея Иртеньева напало на них ни с того ни с сего и зверски избило. Почему-то здесь разбирают поведение Иртеньева, тогда как все видели, что зачинщики эти двое. У меня больше оснований требовать объяснений.

Инцидент замяли, с тех пор Сережу никто не задевал, напротив, у него появились почитатели, как среди юношей, так и среди девушек. В квартиру Иртеньевых стали наведываться одноклассники Сережи. Аня не возражала против частых визитов: ей было спокойнее, когда Сережа сидел дома, а не болтался по вечерам неизвестно где. Любознательный Темка терся около молодежи, и Сережа никогда его не прогонял. Он необыкновенно привязался к мальчонке, уделял ему много времени, часто ходил с ним гулять. Темка был счастлив, когда юный дядя сопровождал его на прогулках: можно было погонять в футбол на закрытой детской площадке или покатать мяч клюшками – с Юлей или мамой так не получалось.

– Пустынные у вас дворы, – вынес свои наблюдения Сережа. – Я в детстве со двора не вылезал, в любую погоду. У нас было дворовое братство, чего мы только не выдумывали и где только не шастали. А здесь мальчишек нет, одни малыши с няньками. Темка подрастет, дружить будет не с кем.

– Что делать, Сереженька, большой город – много людей, а среди них всякие отморозки и выродки попадаются. Родители боятся выпускать детей на улицу без присмотра.

Взгляд юноши заволокло дымкой воспоминаний.

– Летом мы убегали далеко в поле за аэродром, смотрели, как самолеты взлетают – по одному, парами или звеньями, а случалось, вся эскадрилья вылетала на учения. Стоило видеть это зрелище. У нас там свои окопы были; мы играли в войну, истребители в небе были нашей номинальной поддержкой. А еще рыбачили на реке, мама радовалась, когда я рыбу домой приносил… – Он тяжело замолчал, потом добавил: – После ранения папы и гибели мамы я больше не играл в войну.

О Матвее он с сестрой не заговаривал, но нередко, всецело отдавшись мечтам об упрямом летчике, Аня неожиданно ловила на себе сумрачный, пронизывающий взгляд Сережи.

Ребята к нему приходили разные – некоторые были шумные, раскрепощенные; из-за двери его комнаты подчас доносился грубый хохот, забористая речь. К таким гостям Аня Темку не допускала, а Валя, которая периодически наведывалась к Анне, возмущалась:

– Невоспитанные! Как ты позволяешь, Аня? Ругаются, ржут как жеребцы. Испортят тебе брата.

– Не испортят, Сережа мой с понятием. Знаешь, Валь, просто диву даюсь: ведь мальчик еще совсем, а стержень в душе имеет и никаким влияниям не поддается. А то, что ржут и выражаются, так ведь парням так и положено. Они-то думают, что мы их не слышим, и ведут себя как в мужской компании.

Бывали у Сережи юноши и девушки совершенно иного склада – интеллигентные, вежливые до невозможности, с Аней предупредительные. Беседовали тихо, сдержанными голосами; Аня, проходя мимо Сережиной комнаты, слышала монотонный, струйкой льющийся тенорок кого-то из гостей. Похоже, один читал, другие слушали.

Однажды Аня и Валя не утерпели и подслушали под дверью:

– «…Именно в бессмертии духа будут заложены все явления жизненных энергий. Каковы отложения, таковы будущие кристаллы. И мысль, и сердце, и творчество, все другие проявления собирают эту энергию. Весь огненный потенциал духа состоит из излучений жизненных энергий. Потому, говоря о духе и сознании, принять нужно это, как кристалл всех высших выявлений…» Подруги посмотрели друг на друга.

– Так и просится знаменитое чеховское «чаво?», – произнесла Валя. – Что это за тарабарщина, ради всего святого?

– Агни-йога, – с уважением пояснила Аня. – Темнота ты, Валентина, тысячи людей этим увлекаются, а ты – «чаво?».

– Да зачем это Сереже?

– А ни за чем. Он из вежливости слушает и для общей эрудиции. Говорю тебе, парнишку ничем не проймешь. Он способный, любознательный, всем интересуется, но под чужое влияние не подпадает. Только вот с институтом пока не определился. Все ребята уже с педагогами занимаются, я к нему каждый день пристаю, предоставила перечень высших учебных заведений Москвы, но ничего не добилась. Молчит пока. – Аня вздохнула. – Ничего, скоро поедем к папе, будем все вместе Новый год встречать – решим на семейном совете, куда Сереже поступать.

– Ты с Матвеем больше не виделась?

– Нет, он часто звонит, но приехать не может, ссылается на занятость. Два раза деньги присылал, представляешь? Приходится молчать. Подозреваю, что гордость доминирует у этого парня над всеми остальными чувствами. Эх, Валюша, временами, честное слово, жить не хочется, так меня зацепило. От бессилия впору выть на луну. Если бы не мальчики мои… Зато Сережа заметно успокоился – Москва, как ни крути, затягивает. Ходит с ребятами на концерты, дискотеки, все это здорово отвлекло его от прежней жизни; правда, порой впадает в какую-то угрюмую, тоскливую задумчивость, но уже без надрыва, как раньше. Как ты считаешь, может, он повзрослеет и станет более покладистым?

– Ага, годиков этак с пяток прождать придется. Дурища ты, Анька, удачу свою проморгала. Шибко твой летчик о тебе печалится. Гоняет по небу – и горя ему мало. Мужика спроси: «Чего тебе для счастья надо?» Он скажет: «Футбол посмотреть». А мы, бабы, вздыхаем: «Ах, любовь! Ах, возвышенное чувство!» Смешно, ей-богу. Вернись лучше к Виктору, а если уж совсем сердце не лежит, присмотрись к Огнивцеву. Меня бы так обхаживали! – Валя, несомненно, вспомнила совместный с Аней и Леней визит в загородный дом Огнивцева.