— Это он, — выдохнула Ливия и так сжала руки, что они побелели.

Ричарди вынул одну руку из кармана и подхватил вдову под локоть, та оперлась о него, чтобы не упасть.

— Извините, — сказала Ливия. — Я думала, что подготовлена. Я так много думала об этом. Но, может быть, к этому невозможно подготовиться?

Доктор вздохнул, эта ситуация была ему хорошо знакома. Он снова накрыл труп простыней и сделал знак служителю, который ждал в стороне. Тот укатил прочь тележку, и больше никто не видел Арнальдо Вецци во плоти.

В маленькой комнате перед покойницкой доктор предложил Ливии сигарету, и, когда зажигал ее для вдовы, у него дрожали руки.

— Какая нелепость! Такое величие, такие мечты. Волшебный голос, не имевший равных. Дерзость, упрямство и всемогущество. А потом абсолютная тишина и молчание.

Доктор Модо вздохнул:

— Так бывает всегда, синьора. Не имеет значения, кем был человек. Один и тот же полный достоинства вид, молчание. Как бы они ни умер ли — на войне или от болезни. Сколько бы людей ни ждали здесь, тот, кто там, за дверью, всегда один и молчит.

Ричарди услышал это и подумал: «Ты говоришь — молчание, доктор? Ты не представляешь себе, сколько им еще нужно сказать. Они поют, они смеются. И говорят. И орут. Только вы этого не слышите. Тут дело в устройстве уха. Мертвые издают такие звуки, которых вы не можете слышать. А я их слышу — и сколько!»

Ливия поблагодарила доктора. Он сказал ей:

— Считайте, что я в вашем распоряжении. Кто заберет отсюда тело для похорон?

— Этим займется Марелли, импресарио покойного.

И так далее, и так далее. Подробное красноречие смерти.

Обратный путь был не таким, как путь туда. Ливии стало намного легче по нескольким причинам сразу. Она постепенно осознавала, что в любом случае важная глава ее жизни закончилась. В этом чужом для нее городе, дрожа от странного, не по сезону холодного ветра, она, возможно, снова обрела свободу, которую не искала много лет. И лицо Арнальдо, искаженное смертью, больше не было злым. Ливия подумала, что, возможно, со временем сможет безмятежно вспоминать то немногое хорошее, что связывало ее с мужем — прекрасные минуты начала их знакомства и первые годы брака.

— Вы верите в судьбу, комиссар?

— Нет, синьора. В нее я не верю. Я верю в людей и в их чувства. В любовь, в ненависть. И в голод. Но прежде всего в боль.

Говоря это, Ричарди все время смотрел вперед, втянув голову в плечи так, что ее прикрыл с боков поднятый воротник пальто. Ливия смотрела на острый профиль своего спутника и непослушные волосы, упавшие ему на лицо. Она чувствовала, что Ричарди сейчас далеко от нее, говорит из другого мира или времени.

Майоне вел машину молча, даже не ругал босоногих уличных мальчишек, перебегавших улицу вслед за своим тряпичным мячом, и газеты, которые гнал по земле ветер. Сейчас он внимательно смотрел на отражение комиссара в зеркале заднего вида, он никогда не слышал в голосе друга столько сосредоточенности.

Женщина заговорила снова:

— И что же? Каковы, по-вашему, возможности человека создать себе немного счастья в жизни?

— Столько, сколько он хочет, синьора. А может быть, ни одной. Правда, существуют иллюзии. И они преследуют каждый день, каждую минуту. Но это всего лишь воображение.

Ливия поняла, что мысленно Ричарди сейчас далеко от них и мысли его блуждают непонятно где. Поэтому она не проронила больше ни слова до самого полицейского управления.

По приезде Майоне спросил Ливию, не нужно ли ей в гостиницу. Она ответила, что предпочитает прогуляться по улице, несмотря на ветер, ей необходимо побыть на свежем воздухе. Затем она подошла к Ричарди:

— Комиссар, я пока поживу в этом городе. Сейчас я не готова вернуться домой. Подожду здесь конца расследования, если это не займет много времени. Название моей гостиницы вам известно. Если понадоблюсь, вы знаете, где меня искать.

— Разумеется, синьора. Уверяю вас, что буду помнить об этом.

Опять ее сигнал-намек не принят. А сколько раз ей хватало всего одной улыбки или слова, чтобы мужчина начинал за ней ухаживать! Она не знала, почему ее так волновали эти глаза и этот голос. И как дать понять Ричарди, что она хотела бы встретиться с ним и поговорить не об убийстве мужа, а о чем-то другом.

Она решилась:

— Что с вами не так, комиссар? Мы всякий раз ведем два разговора одновременно, словами и взглядами. Почему на вас все действует не так, как на других? Может быть, вы не испытываете никаких чувств?

Майоне, стоявший в нескольких метрах от них, тихо кашлянул. Ричарди поморщился, а потом сказал:

— Если бы так, я жил бы спокойней. Но у вас сейчас горе. Вам нужно искать укрытие от бурь в другом порту.

Ливия стояла неподвижно и смотрела на него. Ветер слегка шевелил вуаль над ее изящной шляпкой. Ее глубокие черные глаза наполнились теми слезами, которых не было, когда она увидела своего мужа мертвым. Потом она повернулась и ушла.

Придя вместе с Майоне в свой кабинет, Ричарди сказал бригадиру, что должен еще поговорить с доном Пьерино, с управляющим театром и с Басси. Первым пришел секретарь, на этот раз явно озабоченный.

— Добрый день, комиссар. Простите меня, но я уже почти сбит с толку вашими постоянными вызовами. Я рассказал вам все, что знаю. Что еще вам нужно?

— Вы что-то скрываете, синьор Басси? Если да, советую вам рассказать правду. Если же нет, достаточно ответить на наши вопросы сейчас и каждый раз потом, когда возникнет в том необходимость. Тогда вам будет нечего бояться.

— Хорошо, хорошо. Мне нечего скрывать. Что вы хотите знать?

— Поговорим о Рождестве. О вашем с Вецци приезде в Неаполь примерно двадцатого декабря. Я хочу знать, куда Вецци ходил и ездил в эти дни, по крайней мере о тех случаях, которые известны вам.

— Мы выехали из Милана двадцатого утром и прибыли сюда двадцатого же поздно вечером. С нами был синьор Марелли, импресарио. Мы собирались ехать обратно вечером двадцать первого, нужно было только согласовать сроки контракта, взглянуть на декорации, снять мерку для костюмов и все такое. Но уехали только двадцать третьего вечером, едва не встретили Рождество в Неаполе. Я два раза менял срок заказа билетов.

Ричарди внимательно слушал.

— А отчего понадобилось переносить срок заказа?

— Не имею об этом ни малейшего представления. Так захотел маэстро. Он, как обычно, не объяснил причину своих поступков. Мы могли только принимать к сведению его желания и действовать согласно с ними.

— Он не ходил в театр? Я имею в виду, по поводу того, что его касалось, хотя бы посмотреть на сцену и оркестр.

— Какой там театр! Он зашел туда только раз, двадцать первого утром. Небрежно бросил взгляд на декорации, сказал пару слов управляющему, позволил портнихе снять с себя мерку для костюмов и потом исчез на три дня. Нет, комиссар, поверьте мне, театр тут ни при чем. Тут другое. Я думаю, любовная история. Но, разумеется, у меня нет доказательств.