Неверный супруг прожил несколько дней в гостинице. Однажды утром он поймал себя на том, что механическим жестом положил в карман использованные билеты, которые обычно сохранял для своей жены, собиравшей их с целью освобождения из рабства какого-нибудь негритенка. С болью в сердце дон Танкреди подумал, что теперь они ему больше не нужны, теперь их можно выбросить. На глаза у него навернулись слезы. Не из-за негритенка, из-за жены. Он вернулся к ней и попросил прощения. Но разразилась страшная ссора, потому что жена взяла у него без спросу коробку спичек. Танкреди решил развестись и отправился к любовнице. Пока он был у нее, началась гроза. От раскатов грома, вспышек молний, мелькания небесных стрел мысли унесли его к той, кто сидела в одиночестве; его охватила бесконечная грусть, и дон Танкреди вернулся к жене. Но уже час спустя между супругами вспыхнула новая ссора, потому что ему больше хотелось завести собаку, а ей кошку. Тогда дон Танкреди понял, что ему не остается ничего — только развестись, и вернулся к любовнице. Теперь он был спокоен, решителен; но вдруг, среди ночи — не жена ли ему приснилась? И он опять преисполнился сомнениями. На следующий день он пошел к ней и долго с нею говорил. В то время он еще питал иллюзии, что может изменить женщин. Странная мысль! Сделать их такими, какими нужно ему. Но если бы делал женщин он, вряд ли бы они ему стали нравиться.

С того дня он стал спрашивать себя, кого он обманывает — жену или любовницу. Но так и не смог этого понять до конца. Дело в том, что он обманывал себя самого. Он отдал дочь в пансион и уговорил жену уехать. На вокзале она заплакала:

— Я, — сказала она, — этого не заслужила.

Тоже мне довод! Ясное дело, не заслужила. Но при чем тут это? Такая беда, эти глупые женщины! А какая беда — умные женщины! Дон Танкреди пришел в ярость. Но когда поезд тронулся и, стоя на перроне, распутник увидел, как наконец исчез упрямо, до последнего, отчаянно махавший и махавший в окне платочек, он разразился рыданиями.

Назло он начал изменять любовнице с другой женщиной, потом с третьей и так далее. Ему было грустно. Он не знал, грустит ли он по одной женщине, либо по другой. Он думал: «Опишу-ка я эту историю: Радости любви. Это будет шедевр. Но сколько жизни у нас отбирает такой шедевр!»

Он стал путешествовать. Он переменил много женщин и много стран. Но когда солнце заходило, чтобы уступить место сумрачному свету, убивающему день, когда наступал час, в который он некогда возвращался домой и жена, ожидавшая у окна, сама открывала ему дверь, его охватывала глубокая грусть и он думал: «Где ты? Я здесь, в плену у самого себя». И так было, где бы он ни находился!

Впрочем, иногда вместо «Где ты?» он ловил себя на том, что вопрошал: «Где вы?» А другой раз ему хотелось выпить стакан молока в деревне, рядом с коровой, застывшей на обочине белой дороги, тянущейся вдоль зеленых лугов; или стоящей в неровно мощеном проулке, среди темных деревенских домиков. Он вспоминал первый ужин с женой, когда они еще не были даже знакомы, в привокзальном ресторане на маленькой русской станции, она тогда сидела за одним столом, а он за другим. Входили и выходили незнакомые люди. Там было холодно и мрачно. Все предвещало беду. Все должно было кончиться так.

Вдруг дон Танкреди почувствовал, что болтанка прекратилась. «Может быть, — подумал он, — мы пришли». Но сумочка открылась, и Баттиста сказал:

— Дон Танкреди, мы сейчас умрем.

— Я так и думал! — завопил старый распутник.

Баттиста сидел на обочине тропинки; он был измучен.

— Бр-р, как холодно! — сказал дон Танкреди. — Закройте сумочку.

Молодой человек не ответил. Устремив взор в небо, чтобы вверить душу господу, он заметил, что молодой месяц пребывает в первой четверти.

— Когда наблюдаешь первую четверть Луны, — сказал он, — нужно загадать желание, и оно исполнится.

Он три раза поклонился, как было положено, и пробормотал:

— Прежде чем умру, я хотел бы еще раз увидеть прекрасную наездницу из городского парка.

— Что за желание! — проворчал дон Танкреди. — Попросили бы лучше, чтобы мы оба спаслись!

— Не нужно просить невозможного, — сказал молодой человек. — Теперь, если Луна принесет мне удачу…

Дон Танкреди перебил его:

— Я, — сказал он, — прежде чем умру, хотел бы увидеть свою дочь, которую бросил девочкой; если Луна принесет мне удачу. Посмотрим, кто окажется удачливее. Но… Тише! Кажется, я слышу быстрые и легкие шаги.

Баттиста затаил дыхание: в самом деле, послышалось приближение быстрых и легких шагов. Молодой человек спрятался за вековой елью и стал ждать, а…

— Холодный пот выступил у него на лбу, — скажут читатели.

Нет. А сердце его бешено колотилось.

И вот вдали на тропинке показалась прекрасная девушка в черной накидке.

«Неужели она?» — подумал наш друг.

Он положил дона Танкреди в сумочку, выступил вперед и, галантно поклонившись, собирался уже произнести одну из фраз, которые говорят в этих случаях: «Разрешите вас на одно слово, синьорина?» — как вдруг девушка испуганно вскрикнула.

— И здесь вы? — сказала она. — Да оставьте же меня в покое, ради бога!

Баттиста быстрым движением спрятал свою старую шляпу: перед ним стояла незнакомая наездница из городского парка. Он поборол свою робость:

— Синьорина, вы позволите вас проводить? — сказал он.

— Сударь, — ответила девушка, — я ищу доктора для своей матери.

— Здесь как раз живет один недалеко отсюда, — сказал молодой человек, который уже больше не чувствовал ни усталости, ни холода.

Дон Танкреди хотел вмешаться, но Баттиста спрятал сумочку в карман и стал напевать, чтобы заглушить голосок своего непрезентабельного спутника. Быстрым шагом молодые люди добрались до дома, на двери которого Баттиста видел фамилию доктора. Здесь все было тихо и пустынно. Они дернули за шнур колокольчика и подождали минуту. Из дома не доносилось ни звука. Они стали бешено стучать в стекла низких окон. Снова подождали. Ничего. Они снова стали стучать, еще сильнее, и наконец изнутри донесся сонный голос:

— Мерзавцы! Вы прекратите когда-нибудь беспокоить спящих порядочных людей?

Баттиста страшно перепугался. Но Эдельвейс проявила храбрость.

— Извините, — сказала она, — что беспокоим вас в такой час. Мы хотели бы узнать, дома ли доктор.

Окно открылось и в проеме показалась почтенная лысина старого ученого. Он внимательно оглядел обоих.

— Да, дома, — сказал он. — Это я. Доброй ночи.

И стал было закрывать окно.

— Будьте так добры пойти со мной, — умоляюще сказала Эдельвейс, — пожалуйста.

— В такое время?

— Да, прошу вас, это очень срочно.

— О-ох! — произнес доктор.

Он быстро оделся, ворча, и вскоре вышел на улицу.