Сейчас же третий по старшинству сын князя Всеволода сидел в своей вотчине, обозленный на весь белый свет.

После тягостного поражения под Липицей прошло уже более полутора лет[76]. Иной давно бы все позабыл, но Ярослав был не таков. Он мог бы запамятовать добро, которое кто-либо ему сделал, но обиду, даже самую незначительную, лелеял и холил в своем сердце годами.

Визит Ингваря воспринялся им поначалу настороженно, но очень уж польстило то обстоятельство, что рязанский князь приехал в Переяславль-Залесский прежде Ростова и поклонился в первую очередь ему – Ярославу, испрашивая совета, ехать ли вообще к его старшему брату.

«Если даже Константин откажет в помощи, я свою дружину и ополчение дам в помощь рязанцам. Вот назло дам. Хоть этим нос утру дохляку нашему», – кривил он губы в надменной злорадной усмешке, стоя на обедне в каменном, еще его дедом Юрием Долгоруким построенном, Спасо-Преображенском соборе. И его суровые мысли, будто гранитные плиты, твердо укладывались вровень с суровой гладью соборных стен, прорезанных кое-где узенькими щелями окон-бойниц.

Может, потому так и любил Ярослав этот храм, по своей архитектуре больше напоминавший замок или крепость. Честолюбивому князю-воину по душе был и его внешний облик, и простенький, незатейливый орнамент, и даже небогатое внутреннее убранство. Относительной роскошью могла похвастаться разве что ризница, где, опять-таки со времен его деда, хранились подаренные Долгоруким драгоценные позолоченные сосуды.

Нравилось Ярославу и то, что причащают его из потира[77], на котором выгравировано изображение святого великомученика Георгия, чьим именем наречен был он сам во святом крещении. Думалось в храме легко и привольно. Ни густой запах церковного ладана, смешанного с жарко горящим в свечах воском, ни морозный пар от дыхания множества прихожан не мешали плавному течению мыслей. Присутствие же за спиной княжича Ингваря и его немногочисленной челяди еще больше вдохновляло, помогая парению дум в небесных высях.

Тем более заняться Ярославу было абсолютно нечем: однообразие охоты давно надоело, а очередное посольство, направленное еще летом к своему тестю Мстиславу Мстиславовичу, вновь вернулось ни с чем. Князь Удатный по-прежнему продолжал удерживать свою дочь Ростиславу – жену Ярослава – у себя в Новгороде, не собираясь возвращать ее родному мужу. А тут у переяславского князя появлялась великолепная отдушина: и себя потешить, и дружине косточки дать размять, и показать, что разгром, произошедший полтора года назад, всего-навсего досадная нелепая случайность, и ничего более.

К тому же Переяславль с Тверью – это неплохо, но если к ним присовокупить рязанскую Коломну, перекрывающую устье Москвы-реки на ее впадении в Оку, то можно смело просить великого князя Юрия – Константин все равно не жилец – подкинуть ему и всю западную часть Владимиро-Суздальской Руси. Городишки, конечно, там стоят так себе. Ни Дмитров, ни Москва ни в какое сравнение с тем же Суздалем не идут, но зато открывается выход к рязанским просторам. Ярослав остановился, надменно вскинув подбородок.

«Молодой княжич не помнит, как за умышление на предательство великий князь Всеволод Юрьевич приказал заковать в железа его отца Ингваря Игоревича вместе с еще пятью рязанскими князьями и долго держал их в нетях. Жаль, выпустил их после смерти отца братец Юрий, ну да ничего. Этот Константин пока грамотку не подпишет, что жалует весь свой удел ему, Ярославу, из оков не освободится. А Ингварь, что ж, его обижать не будем. Все свои грады он получит беспрепятственно. Итак, решено», – князь переяславль-залесский тряхнул головой в подтверждение принятому решению и горделиво, ибо не привык преклонять колена и перед духовными авторитетами, принял причастие, направившись в свой терем, который извилистым переходом напрямую соединялся с храмом. Следом за ним последовали и рязанцы, уже догадываясь по вдохновленному предстоящими битвами суровому и властному лицу Ярослава, что их просьба о помощи будет принята благосклонно.

Объявил же им Ярослав о своем решении лишь через пару дней, выдержав достойную паузу и собрав ради приличия на совет своих бояр.

Поначалу, когда те, едва заручившись его поддержкой, засобирались в Ростов, он хотел было их удержать, мол, сами справимся. Но вспомнив их же рассказ о том, как ловко воеводы Константина взяли в клещи рать Ингваря, согласно махнул рукой.

«А почему бы и нет, – подумал он почти весело. – Небось, когда брат мой откажется их выручить, они мою подмогу еще дороже ценить будут. Да я и сам с ними поеду. Посмотрю на лик Константинов, когда он отказывать станет, а тут я прямо при нем свою дружину рязанцам пообещаю». Тем более что Константин как раз на днях приглашал всех братьев на именины своего первенца Василька[78], которому исполнялось восемь лет. Утереть же нос старшему брату в присутствии младших: того же Юрия, а также Владимира, Святослава и Ивана – было вдвойне приятно для уязвленного самолюбия Ярослава.

Все вышло почти так, как он и предполагал. Единственно, чего Ярослав не ожидал, так это того, что возмущенные подлым братоубийством младшие братья Константина[79]присоединят свои просьбы помочь Ингварю. Ошеломленный таким единодушным натиском владимирский князь лишь вяло махнул рукой, дозволяя взять и свою дружину, после чего, сославшись на нездоровье, покинул Ингваря и его бояр в самый разгар веселья.

Такой поворот дела несколько умалил торжество Ярослава, но ему удалось подсластить эту пилюлю еще до ухода Константина своими постоянными гневными комментариями горестного рассказа Ингваря. Переяславский князь отлично видел, как недовольно морщится его старший братец от его, Ярослава, возгласов типа: «Давно пора проучить этого Константина!», «Да что ж, некому управу найти на Константина-братоубойца?!», «Да надо такую трепку Константинишке задать, чтоб навек забыл, как на чужие уделы зариться!». Прекрасно понимая, в чей огород, благодаря простому сходству имен, кидает свои увесистые булыжники младший брат, тот тем не менее молчал, потому что некуда было деться. Ведь гнев Ярослава был направлен якобы вовсе не на него, а на рязанского Константина.

На следующий же день во все стороны поскакали гонцы: и в Стародуб, и в Суздаль, и в Юрьев-Польский, а во Владимир направились сразу князь Иван вместе с Кузьмой Ратышичем и Еремеем Глебовичем. Тем более именно стольный град был определен общим местом сбора всех княжеских дружин.

И никто не обратил внимания, как буквально через день после расползающихся по Ростову слухов о грядущем походе из широко распахнутых городских ворот выехала подвода, в которой сидел скромненький мужичонка в добротном теплом полушубке, валенках-чесанках и лохматой лисьей шапке, плотно нахлобученной на самые глаза. Мужичонка был немногословен, но медовухой от него разило за версту и особо допытываться, куда он едет и по какому делу, никто даже и не подумал.