— Эти люди злились из-за того, что были жертвами, и наслаждались этим. Они не знали бы, как жить дальше, если бы перестали быть жертвами.

— «Я родился под стеклянным каблуком и всегда там жил», — процитировал Тим.

— Кто это сказал?

— Какой-то поэт, имени не помню. Одна девушка, с которой я встречался, говорила, что это ее девиз.

— Ты встречался с девушкой, которая говорила такое?

— Недолго.

— Она была хороша в койке?

— Я побоялся выяснить. Итак, ты смотрела на этих злых людей в ток-шоу.

— И внезапно осознала, что под всей этой хронической злостью кроется клоака жалости к себе.

— Под твоей злостью была клоака жалости к себе? — полюбопытствовал Тим.

— Я так не думала. Но, увидев ее у всех этих злых людей в ток-шоу, обнаружила и в себе, и мне стало дурно.

— Звучит, как момент истины.

— Так оно и было. Эти люди любили свою злость, они собирались злиться до конца своих дней, даже в последних словах в этом мире они бы кого-нибудь обругали, а себя пожалели. И я ужасно перепугалась, что стану такой же.

— Ты никогда не могла стать такой же.

— Нет, могла. Шла к этому. Но тут выдавила из себя всю эту злость. До последней капли.

— Ты смогла это сделать?

— Взрослые могут это сделать. Вечные юнцы — нет.

— Они сняли телесериал?

— Нет. Я не осталась на совещание.

Он наблюдал за ней. За время их разговора она не шевельнулась. Демонстрировала не просто спокойствие, а безмятежность женщины, которая была выше всех житейских бурь или надеялась на это.

— Послушай ветер, — ее голос осип от усталости. Ветер дул без устали, но не резкий и порывистый, а мягкий, убаюкивающий. — Похож на крылья, которые унесут тебя домой, — едва слышно прошептала она.

Какое-то время он молчал. Потом прошептал:

— Ты спишь?

Она не ответила.

Ему хотелось пересечь комнату, встать у кровати, посмотреть на нее, но он слишком устал, чтобы подняться с кресла.

— Ты — что-то, — добавил он, тоже шепотом.

Решил, что будет нести вахту, охраняя ее сон. Все

равно напряжение не позволило бы уснуть. Под тем или иным именем Ричард Ли Кравет появился бы здесь. Уже направлялся сюда.

Возможно, зрачки Кравета расширились под действием какого-то наркотика. Но как он мог вбирать так много света и не слепнуть?

Пистолет, засунутый между сиденьем и подлокотником, внушал уверенность, из коридора не доносилось ни звука, ветер покачивал весь мир на своих крыльях... Тим заснул.

Ему снился луг с яркими цветами, на котором он играл в детстве, сумрачный, волшебный лес, в котором он никогда не был, и Мишель с осколками чего- то блестящего в левом глазу и кровоточащим обрубком руки.

В 3:16 утра Крайт припарковался на обочине Тихоокеанской прибрежной автострады, в половине квартала к югу от отеля.

Отправив текстовое сообщение, в котором потребовал информацию о недавних случаях использования кредитной карточки Тимоти Кэрриером, прежде всего в отеле, где тот остановился, Крайт открыл «дипломат», присланный вместе с новым автомобилем.

В «дипломате» лежали модернизированный пистолет-пулемет «Глок 18», четыре полностью снаряженные обоймы, два глушителя и плечевая кобура.

Крайт восхищался этим оружием. В тире он отстрелял из такого несколько тысяч патронов. При скорострельности 1300 выстрелов в минуту «Глок 18» не рвался из рук, легко контролировался стрелком.

Обоймы, по требованию Крайта, ему прислали специальные, удлиненные, на тридцать три патрона. Они позволяли максимально использовать потенциал пистолета-пулемета при стрельбе очередями. Он вставил одну в рукоятку.

Поскольку ствол удлинили и нарезали на нем резьбу, Крайту не составило труда навернуть на него один из глушителей.

Крайт чувствовал сродство с этим пистолетом. Оружие не помнило своего изготовителя, точно так же, как Крайт не помнил мать или детство. Они оба не имели корней, не знали жалости и служили смерти.

Для тайного владыки Земли этот модифицированный «Глок 18» был Эскалибуром.

По пути на юг, благо машин было мало, Крайт снял пиджак спортивного покроя. Теперь отцепил кобуру и вместе с пистолетом «СИГ П245» сунул под водительское сиденье.

Взял кобуру, предназначенную для «Глока» с глушителем и удлиненной обоймой. Закрепив на себе, вышел из «Шевроле», шевельнул плечами, удовлетворенно кивнул. Кобура движениям не мешала. Достал пиджак, надел, сунул в кобуру пистолет, который уютно устроился на левом боку.

В столь поздний час даже по Тихоокеанской прибрежной автостраде путешествовал только ветер. Крайт полной грудью вдохнул ночной воздух. Без выхлопов пролетающих мимо автомобилей он пах чистотой и океаном.

В этот момент Крайт мог поверить, что придет день, когда автомобили перестанут ездить по дорогам, а люди — ходить по прибрежным холмам, да и вообще по земле. Когда павшие более не смогут подняться, а ветер и дождь смогут со временем стереть все следы того, что не построено природой. Земля скроет все кости от солнца и луны, и под холодными звездами будет лежать спокойствие, лишенное всех желаний и надежд. Тишину никогда не нарушит ни песня, ни смех. Это будет покой не молитвы, не созерцания, а пустоты. Вот тогда Крайт смог бы сказать, что его работа успешно завершена.

Сидя в автомобиле, он дожидался получения затребованной информации. Кодированное текстовое сообщение пришло в 3:37.

Тимоти Кэрриер в последние двенадцать часов дважды воспользовался карточкой «Виза». Первый раз, чтобы расплатиться за бензин. Второй, недавно, менее трех с половиной часов тому назад, при регистрации в отеле, рядом с которым припарковался Крайт.

Поскольку отель входил в сеть, имеющую компьютеризованную систему бронирования в масштабах всей страны, источники Крайта смогли установить, что мистер и миссис Кэрриер остановились на ночь в номере 308.

«Мистер и миссис» его позабавило. Какой головокружительный роман!

Думая о них в номере отеля, Крайт вспомнил, что его просили изнасиловать женщину.

Он хотел ее изнасиловать. Ранее насиловал женщин, куда менее симпатичных, чем она. У него никогда не возникало с этим проблемы, если заказчики выставляли такое требование. Ему также хотелось вставить в каждое из основных наружных отверстий этой Пейкуэтт репродукцию, -которую вырвал из рамы в ее спальне.

К сожалению, ситуация изменилась. По собственному опыту он знал: в тех редких случаях, когда терялся элемент внезапности, он мог гарантировать успех лишь безжалостным применением всесокрушающей силы.