– А… – Кузниц ограничился этим неопределенным междометием, а Инга сказала:

– Еще кормить их, фашистов этих!

За обедом Кузниц рассказал о своей встрече с Гонтой. Инга о Гонте слышала, но рассказом не заинтересовалась.

– Все они солдафоны тупые, – сказала она, – транспорт они пустят, как же?!

– Не так все просто, – не согласился с ней Эджби и спросил Кузница, не заметил ли тот в поведении Гонты чего-нибудь необычного.

– Да нет, вроде ничего необычного не заметил, – ответил Кузниц, – хотя изменился он, надутый стал, как индюк, от важности миссии своей, надо полагать, а так ведет себя нормально. А в чем дело?

Эджби рассказал, что в Европе «мечеными» очень интересуются, своих «условно убитых» подвергают тщательному медицинскому обследованию, что пока многое неясно, но, похоже, приобрели они под действием этих лазерных или каких-то там лучей (тоже неясно, что за лучи) некоторые нечеловеческие или сверхчеловеческие свойства.

– Похоже, бессмертны они, – сказал он, почему-то понизив голос, – вот в Париже двое «меченых» перепились в ресторане на Эйфелевой башне и сиганули headlong[58]вниз с обзорной площадки. И ничего – встали, отряхнулись и хотели вернуться в ресторан допивать, но их схватили, повезли в больницу, обследовали там тщательно и ничего не нашли, кроме сильной алкогольной интоксикации. И в Германии был случай: «меченые» ограбили банк, но сработала сигнализация, на место прибыли полицейские, в ответ на их требование сдаться «меченые» открыли огонь, убили одного полицейского. Тогда полицейские тоже стали стрелять, а «меченые» под их плотным огнем не спеша вышли из банка и уехали на стоявшей в переулке машине.

– Ну, тут, положим, полицейские могли и промахнуться, – возразил Кузниц.

– Едва ли, – не согласился Эджби, – они на поражение стреляли – ведь «меченые» их товарища убили, и машина – ее потом нашли – была вся пулями изрешечена.

– Ну, тогда не знаю, – сказал Кузниц и спросил: – А ученые ваши что говорят?

– Разные есть мнения, но большинство считает, что поле их окружает какое-то, этих «меченых», защитное – оно и от пуль защищает, и при падении смягчает удар.

– Поле, поле… – усмехнулся Кузниц. – Чуть что – сразу поле: и «потерянных» поле какое-то в наше время перенесло, и тут тоже поле в роли ангела-хранителя.

Эджби ничего не ответил, а Инга сказала:

– Скучно мне от этих ваших разговоров – пойду посуду помою, – и удалилась, подарив им напоследок фразу из старых английских романов: – Let's leave gentlemen to their port.[59]

Портвейна у джентльменов не было, поэтому Кузниц разлил остатки водки и предложил выпить. Выпив, как сказал Эджби, «на здоровье» (сколько Кузниц не встречал в своей переводческой жизни иностранцев, все они пили не «за», а «на здоровье», и переучить их было невозможно!), они некоторое время молча жевали, потом так же молча курили, потом Кузниц, понизив голос, чтобы не слышала Инга, сказал:

– Меня Гонта на собрание пригласил. Завтра в семь «меченые» в бывшем Украинском доме собрание устраивают. Будут обсуждать планы на будущее.

– Пойдешь? – Эджби явно заинтересовался.

– Думаю пойти. Вряд ли они в меня опять стрелять будут.

– Очень удачно получается, – Эджби не скрывал своей радости, – Службу «меченые» очень интересуют, особенно те, что здесь, на Украине. Тут они уже проявили себя и могут устроить что-нибудь такое и на Западе. Только ты осторожней там – держись поближе к Гонте, он ведь пригласил тебя и едва ли что-нибудь плохое замышляет, – и добавил шепотом: – Ты мне отчет пошли, адрес запомнил?

Пришла Инга, они стали уговаривать Эджби остаться выпить еще чаю, но он отказался, сказал, что Леопарда с джипом ему дали ненадолго, и отбыл, оставив в прихожей запах «Photo», который держался потом целую неделю.

После ухода Эджби Кузниц улегся с читанным-перечитанным детективом Ранкина – устал он после прогулки, да и выпитая водка сказывалась после большого перерыва – и скоро заснул, не дочитав до своего любимого места, где инспектор Ребус понял наконец, кто такой Джонни Библия. Снились ему Леопарды, прыгающие с Эйфелевой башни, и проснулся он только к вечеру, чтобы выпить чаю, посмотреть по телевизору скучную брань в адрес «меченых» и опять улечься спать.

Утром он проснулся бодрый, и даже ходить стало вроде легче. Погода после вчерашнего холодного дождя разгулялась – даже холодное солнце вышло. Инга успела уже побывать на улице и принесла удивительные новости. Оказывается, не врал вчера Гонта – по их набережной пошли рейсовые автобусы, и билет – сказали соседи – стоил, как и раньше, пятьдесят копеек. Видимо, деньги снова ввели в обращение и уже возникла, правда, пока робкая частная торговля – у них во дворе крестьяне торговали картошкой и мясом.

Инга взяла деньги и отправилась за покупками, а ему приказала идти на прогулку, тоже захватив на всякий случай деньги – не известно, надолго ли разрешат торговлю, и надо покупать впрок все, что продают. Кроме того, Кузницу поручалось поговорить с домовым Леопардом насчет лифта.

Кузниц выпил чаю с привезенными Эджби галетами, щедро намазав этот аскетический продукт, навсегда связанный в его памяти с военной службой, гусиным паштетом, тоже привезенным Эджби, надел плащ и стал спускаться по лестнице, поначалу довольно бодро, но уже на пятом этаже понял, что переоценил свои силы, и остановился на площадке передохнуть.

На площадке курил сигарету в длинном янтарном мундштуке местный алкоголик Владилен, опрометчиво нареченный так в честь вождя мирового пролетариата незадолго до развенчания последнего. Владилен был личностью колоритной и склонной к мистицизму – в одежде предпочитал футуристический стиль, а речи произносил цветистые и темные – понять в них можно было лишь общий смысл и сводился он обычно к тому, что, как ни плохо сейчас, дальше будет куда хуже.

В это утро он был одет в грязно-желтую женскую кофту и солдатское галифе с тапочками на босу ногу и вид имел, как всегда, загадочный.

– Привет, Владилен, – сказал Кузниц и вспомнил его «потерянного» тезку, с которым не так давно беседовал в Украинской службе идентификации клонов, а кажется, годы прошли с тех пор. Где-то теперь обретается Ульянов, бывший студент Казанского университета, приемный пункт ведь, наверное, закрыли?

Владилен не ответил на приветствие, посмотрел на Кузница отстраненным взглядом и, обдав его сложной смесью запахов, в которой преобладал чеснок и плохо очищенный самогон, произнес:

– Животное! – и, немного помолчав, переложил мундштук в левую руку и, назидательно подняв палец правой, продолжил: – Животное должно знать свое место, а не претендовать… – опять помолчал и спросил: – Вот с этим что теперь делать, а? – при этом он снова переложил мундштук с сигаретой в правую руку, а левой показал куда-то в угол.