по нулю (глаза у меня не в порядке), а затем сорок два очка из пятидесяти.

Вчера были я и Витька у Костика, он нас несколько раз фотографировал.

18 мая. Опять давно уже ничего не записывал. А пожалуй, материал был ежедневно. Надо будет все-таки находить время и записывать дневные впечатления, а то потом, когда нужны будут материалы из школьной жизни, окажутся только воспоминания.

А ведь книгу я снова начал. Правда, времени на нее совершенно неоткуда урвать. Написал ничтожно мало — только первую главу. Хотя бы ежедневно удавалось урывать по часу. А то каждый день хоть разорвись. Все, правда, дела такие не срочно обязательные, но все-таки дела. То гастролерский репортаж (очень много времени идет на это), то визиты к товарищам (Костик Левицкий был болен в эти дни), то кино, а тут еще волейбол притягивает словно магнитом, уроки нужно учить, художественную литературу нужно читать. А кроме того, я теперь начал заниматься физкультурой: прыгаю, работаю на лестнице, играю в волейбол и пр.

С учебой в общем посредственно, хотя по большинству предметов — «хорошо». Еще пять дней, и придется уже испытываться.

Вова поехал в Анапу. Вот повезло ему! Путешествие довольно длинное, а поехал он один. Ну, хотя отдохнет и, может, вылечится: уже три года, как он болеет, врачи признали костный туберкулез ноги.

Толя думает бросать водный институт. Выбрал себе институт философии и литературы. А теперь, как он пишет, в ЛИИВТе погибает от адских трудов.

Да, со временем и я думаю поступать в ИФЛИ[22].

АМАЛИЯ ХАЗАНОВИЧ

В ГЛУБЬ ТУНДРЫ

15 апреля 1934 года в половине восьмого радио сообщило о постановлении ЦК ВЛКСМ: 100 комсомольцев-добровольцев отправятся в Арктику. «Хочу верить, что буду в сотне» — так называлось письмо А. Хазанович в «Комсомольскую правду».

«Я готова посвятить себя работе на далеком Севере. По роду я сибирячка и люблю суровость Севера. Мне 21 год. Работала на Урале избачом. Радиолюбительница, имею свой четырехламповый приемник, член ВЛКСМ с 1930 года. Сейчас работаю инструментальщицей на заводе ВИМ. В 1932 году была разведчиком в научно-исследовательской экспедиции в Калатинском районе… Мне, комсомолке, хочется получить большевистскую закалку в самых тяжелых условиях…»

Два года проработала Амалия Хазанович на Таймыре, почти год кочевала с группой нганасан, перевозила с места на место свой красный чум. Она обучала их грамоте, лечила несложные заболевания. Все это она делала осторожно, не оскорбляя их верований, постепенно разбивая и опровергая вековые предрассудки. Хазанович завоевала авторитет даже среди мужчин-нганасан. Они советовались с ней в серьезных хозяйственных вопросах, с интересом слушали ее рассказы о мироздании, о физических явлениях.

_____

1937 год

9 мая. На берегу заснеженного озера Лабаз стояло два чума. В большом жил Асянду Васептэ, его жена и дочь. В другом, поменьше, — Хыты Купчик с женой, маленьким сыном и стариком, с братом жены.

Усевшись поудобней с левой стороны от входа и делая усилие, чтобы не раскашляться от едкого дыма, обволакивающего лицо, я начала знакомиться с обитателями большого чума.

— Васептэ, как имя девочки? Как имя твоей жены?

— Девке имя Хонгэ Бабы имя сказать не могу, баба старше меня, а нганасан[23] вера такая, грех говорить имя старшего человека. Пускай тот человек скажет. — И он указал на сгорбившегося, подслеповатого старика, который сидел на противоположной стороне чума, где собирались гости — жители стойбища.

— Сестра, перво скажи, мы меня морда ране матрела? — спросил меня вдруг старик. («Видела ли ты меня раньше?» — перевела я мысленно его вопрос.)

— Видела, друг, лавка место видела!

По сияющему лицу старика я поняла, что доставила ему большое удовольствие, узнав его.

— Бабе Васептэ имя Амыль, девка Хонгэ, мой брат имя Хыты, его баба имя Сумамтэ, элыгаху (маленький) парень имя Лямо.

— А твое имя как? — поспешила я спросить, чтобы не упустить удобный момент для знакомства.

— Э-э, сестра, свое имя я забыл, совсем не знаю.

Наступило молчание. Попросила Васептэ перевести то, что хочу сейчас сказать собравшимся.

— Я приехала сюда работать, век[24] чего-нибудь рассказывать, а не напрасно сидеть, только оленей мучить. Ты хорошо знаешь русское слово, ты член кочевого Совета, самый большой начальник здесь.

Мой уверенный, спокойный тон возымел действие.

— Ну, пей чай, ешь рыбу, а потом я толмачить[25] стану, — заявил он примиряюще.

— Меня прислали сюда жить с вами вместе, работать с вами вместе. Буду спрашивать у вас, чего я не знаю, а вы все хорошо знаете: какая земля, по которой вы аргишите[26], какие, реки, озера встречать будем, какая рыба есть здесь, как постели выделывать, ну про всякую нганасанскую работу, которую я не знаю. А я буду учить вас грамоте, буду рассказывать о людях с Большой земли, о Советской власти, о новом законе — новой Конституции, о партии, о комсомоле, о колхозах, пароходах и разных машинах.

Васептэ старательно переводил каждое слово, улыбаясь тому, что я буду учиться у нганасан. И хотя перевел дословно, все же нахмурил брови после слов о моем намерении учить их.

На этом закончилась беседа. Попросив Амыль вытереть столик, поставила на него патефон. Звуки, несущиеся из-под мембраны, поразили всех присутствующих. Впервые в этом задымленном примитивном жилище зазвучала музыка, песни о колхозах, о радостной жизни на советской земле. Вслед за «Полюшко-поле» обитатели чума услышали «Песнь о Каховке», затем последовали «Татарские мотивы», «Негритянская песенка», «Париж», «Немецкий джаз», «Итальянская серенада» — целый музыкальный интернационал. Воспользовавшись этим случаем, рассказала коротко о том, что на земле живет много народов, у каждого свой язык, своя культура, свои песни.

Так незаметно прошел первый вечер моего знакомства с жителями стойбища. Видно было, что музыка, песни доставили большое удовольствие и хозяевам и гостям. Мужчины забывали о своих трубках, женщины, вытягивая от усиленного внимания шеи, сидели не шелохнувшись.

Васептэ разбудил меня рано утром, заявив, что начинает аргишить. Быстро встала, напилась чаю, уложила всю посуду в ящичек, завязала дверки