балка[27], вышла к женщинам, на обязанности которых лежит сборка и разборка чума. Все имущество из чума выносится и складывается на грузовые санки. Затем нужно снять покрышки с чума (а их зимой бывает не менее 8— 10 штук) и разобрать 36–40 шестов, поддерживающих эти покрышки, и все это крепко привязать к санкам. После этого нужно расправить всю упряжку: лямки, поводки, челаки, арканом поймать оленей и впрячь по 2–3 к каждой санке. Когда все олени впряжены, стойбище трогается в путь.

Сборы к аргишу занимают не менее 3–4 часов.

Пока женщины разбирали чум, мужчины ловили оленей для аргиша. Поймать и запрячь 144 оленя (у Васептэ было 42 грузовые санки, да у Купчика 23, да моих 3) не так-то легко.

К оленю просто не подойдешь. Его ловят 25—30-метровым маутом-арканом (tansa), сплетенным из ремней. Ловко пущенная петля, просвистев в воздухе, кажется, вот обовьется вокруг оленьих рогов, но он гордо вскидывает голову, делает рывок вперед и… петля падает на снег. Сколько ни кричи: «Ямалэй»… или «Хай, хай, а-а-ай», — надо опять мотать петлю, опять бежать за оленем. Тяжелая и трудоемкая работа, требующая большой ловкости.

Итак, мы кочуем, пересекая реки, озера, торопясь, чтобы не застал нас в тундре весенний разлив воды, мы двигаемся по снежным просторам. Ближайшая цель — долина реки Большой Балахни. Там пройдет отел оленей, и, пока телята окрепнут, нганасаны будут ловить рыбу, бить диких уток и гусей, появляющихся здесь в первых числах июня.

В день мы проводили в пути 5–6 часов (бывало и меньше). Час уходил обычно на установку чумов, часа два — на варку пищи, и, таким образом, на отдых оставались буквально крохи времени. Приходилось всячески приспосабливаться к кочевому образу жизни и выкраивать час-полтора для бесед и занятий. И хотя бы час для записей в дневник.

10 мая. Сегодня Васептэ позвал меня к себе. Огонь костра основательно согрел воздух, но дым плотно прилегал к земле, заполняя весь чум. Крепко стиснув зубы и сощурив слезящиеся глаза, я поставила патефон на низенький столик, уселась на шкуру и положила на диск «Полюшко-поле». Ветром откинуло полог, и свежая струя холодного воздуха на минуты вытеснила дым. Лишь тогда я разглядела в чуме трех мужчин, старуху хозяйку, девушку и трех собак. Девушка месила в деревянном корыте тесто. Хозяйка рубила на доске мясо и бросала его в большой черный котел, висящий над костром. Собаки обнюхивали то мясо, го тесто. Мужчины курили трубки и сплевывали на пол.

Крутился диск патефона. В дыму, копоти звучала веселая музыка. Когда дым перестал выжимать из глаз слезы, я стала наблюдать за девушкой. Она скатала большую толстую лепешку, достала оленье сухожилие, хорошо его просучила и, когда получилась длинная нитка, перетянула ею лепешку пополам (так перерезают кусок масла проволокой). Потом отодвинула головешки от края очага и на дощечку положила обе лепешки. Подгорелые места она соскабливала ножом и вторично ставила к огню. Когда лепешка со всех сторон «обжарилась», она опять перетянула ее сухожильной ниткой и получила четыре тонкие лепешки. В каждую из них воткнула палку и в третий раз поставила к огню. От костра шел жар и дым, струились запахи вареного мяса, свежего хлеба.

После ужина я заговорила об учебе. Показывала, как пишутся буквы и цифры. Мои слушатели заинтересовались странными невиданными значками. Но никто не решался взять карандаш в руки.

Когда вернулась к себе, начала было шить палатку. Но Васептэ, увидев меня за работой, тотчас попросил сшить ему сакуй из сукна. Отказать трудно, придется впервые в жизни стать «портнихой». Что ни говори, а жизнь — чудесный университет!

11 мая. Над тундрой свистит восьмибалльная пурга. Разумеется, остались на месте. Холодно. Печку топить нечем — дров в тундре нет. Не вылезаю из шубы. В чуме у Васептэ пела песни. Потом показывала старый номер журнала «СССР на стройке», долго беседовала о жизни и быте киргизов (номер был посвящен Киргизии). Помогала сучить нитки из оленьих сухожилий.

Пурга усилилась. От дыма, клубами плавающего в чуме, я захлебывалась. Слезы скрывали большие буквы «д», «о», «м», которые я держу в руках. Мои ученики — Васептэ Асянду и Купчик Хыты согласились заниматься.

Они сидят на шкурах, поджав под себя ноги, положив тетрадки на низенький столик, и, не обращая никакого внимания на дым, прилежно меня слушают. Остальные обитатели чума с любопытством вытягивают шеи, заглядывают через костер. Сердце мое радостно бьется, когда я наблюдаю за двумя черными, закопченными руками, выводящими корявые буквы. Свет от свечи падает на коричневые лица учеников, и мне видно, как налились у них вены возле висков от непривычного напряжения. Первый урок длился недолго.

Вечером к нашему кочевью присоединился мой бывший возчик Яни Купчик.

— Хочешь писать нганасанскую говорку? — предложил Яни, зайдя ко мне в балок.

Я охотно согласилась. Он говорил мне слова, я записывала. Но когда дело дошло до имен людей, живущих с нами (я знала, но хотела правильно записать), он вдруг замолчал. Я долго объясняла гостю, что не называть имена своих сородичей, соседей, друзей — суеверие, нарушение которого не принесет беды, и он сдался… Мы составили полный список имен всех жителей стойбища.

К вечеру пурга начала стихать; вероятно, завтра продолжим аргиш. Постепенно убеждаюсь, что кочевье у нганасан проходит по определенному плану. Васептэ считает, что мы задерживаемся в пути больше, чем нужно. Ведь нам предстоит еще кочевать до Большой Балахни. Васептэ всегда угадывал, где стойбище того или иного его знакомого и когда мы можем с ним встретиться. Ошибается в своих расчетах Васептэ чрезвычайно редко.

14 мая. Сегодня с утра всего два градуса мороза. Ярко светит солнце. В такие дни начинаешь замечать детали, на которые не обратишь внимания, когда до носа укутан в меховую одежду и дрожишь от холода.

Вот передо мной аргиш, своеобразный поезд. Оказывается, в нем своя система. После санок бригадира идут особые женские санки с двумя высокими спинками. Кругом обитые шкурками, украшенные цветной кожей, они представляют собой большую люльку на полозьях. За ними — санки с ценным имуществом кочевников — нарядными парками[28], бакарями, постелями. Следом идут санки с продуктами. И на последних двух — нюк[29] от чума, шесты, котел для воды. Все собаки хозяина привязаны к последней нарте.

Как только остановился наш аргиш, я открыла «амбулаторию». Все жалующиеся на боль в глазах получили лекарство. Обнаружила, что у единственного в становище трехлетнего малыша на голове образовался лишай. Я предложила