— А как же Кэйв? — усомнился я. — У него вроде никто не умирал…

— Да дался тебе этот Кэйв! — рассердился Севрюк. — Умер-шмумер… Почему обязательно кто-то должен умереть? Он столько раз был в наркотической коме, что смерть, наверное, считает его за своего… Вообще, кто такой Кэйв? Кем он был до девяностых? Маргинал, эксцентрик, анархист, поэт, но точно — не великий музыкант. Кто знал о нём? На Западе — ну, тысяч десять, да у нас — человек двести. Мизер! «АССУ» помнишь? Ну, где Бананан приводит Алику к себе, показывает ей фотографию и говорит: «А это мой любимый певец Ник Кэйв». Все потом спрашивали друг у друга, это что ещё за хрен. И вдруг вышел «Let Love In», и оказалось, Кэйва любят все! Тебе это не кажется странным?

— А Цой? — напомнил всем присутствующим Кэп. — Про Цоя забыли! С ним ведь так же было.

Присутствующие подумали и согласились. В самом деле, «Кино», не очень-то известная в то время питерская группа, выбилась в большие звёзды лишь к концу своей карьеры, после записи альбома «Группа крови». И в конце 80-х, когда ледник сдвинулся, оказалось, что огромная страна ползёт навстречу переменам именно под песни Цоя, звучавшие из каждого кассетника. После было всё — успех, большие деньги, истерия поклонников, стадионные концерты… и гибель в раздавленных обломках на дороге Слока — Талсы. По какому-то мистическому совпадению незадолго до этого в фильме «Игла» Цой сыграл парня по прозвищу Моро, которого в конце убивали. Он только что закончил запись нового альбома, полного грусти, тревоги и неясных предчувствий, ездил ночью отдохнуть на озеро, но как он провёл свои последние часы, с кем встречался, о чём говорил — осталось загадкой. В анналах зафиксирован престранный случай: спустя 12 лет, в 2002 году, известный деятель культуры, спорта и туризма из Ташкента, тоже — Виктор Цой, погиб, сорвавшись со скалы, будто само имя оказалось для него роковым.

Оказалось, среди наших соотечественников творится то же самое, только в меньших масштабах. Скелеты выпадали из шкафов один за другим. Мы вспомнили Кудишина — гитариста группы «Чёрный Кофе», некогда казавшейся ужасно крутой, но десять лет спустя звучавшей просто убожески. Сергей ушёл из группы, унеся с собой изрядную долю этой самой «крутости», собрал своё «Каре» — и покончил с собой без всяких видимых причин. Весь этот год он ничего не записывал, только искал звук.

Летом 1984 года утонул скрипач группы «Аквариум» Александр Куссуль — переплыл Волгу, а на обратный путь сил не хватило. Довольно символично для группы с таким водяным названием. Меньше чем через год происходит прорыв — у группы выходит первая пластинка, и «Аквариум», и без того культовый, становится лидером русского «интеллектуального рока». Но и цепочка смертей вокруг Гребенщикова не будет прерываться — Цой, Науменко, Романов, Курёхин, будто наверху кто-то планомерно и прицельно «отстреливал» друзей и близких музыканта.

«Ария» (наверное, самая популярная группа в стране), оказывается, тоже таила погребённое в истории самоубийство их продюсера Векштейна — фигуры, в общем-то, неоднозначной, но факт есть факт. Игорь Тальков (личность довольно одиозная, но сейчас речь не об этом) поймал пулю под сердце на вершине своей православно-монархической клоунады, перед этим практически предсказав свою смерть. Башлачёв, сломавший все представления о поэтике русского рока, выбросился из окна. Звезда питерского рока Жора Ордановский пропал без вести. Легенда Новосиба Дмитрий Селиванов наложил на себя руки. Река Иня поглотила Янку. У Сергея Курёхина отказало сердце, Вадима Дорохова, Анатолия Крупнова и Алексея Козлова постигла та же участь, — их группы в тот момент находились на вершине. Алкоголь так или иначе прикончил Майка и едва не угробил Мамонова. «Белый» свёл в могилу гитариста «Алисы» Чумычкина и Вадика Покровского из «2-х самолётов», а Чистякова довёл до цугундера и — в конечном итоге — до инвалидности. Неподражаемая Агузарова окончательно исчезла в мире собственных фантазий… В общем, всем, кто рисковал достаточно взлететь, опалило крылья. Количеством хронических алкоголиков мы решили пренебречь: к несчастью, для России это обычное явление.

И не стоило думать, что попса безопаснее. Виктор Резников разбился в автокатастрофе на неделю позже Цоя; незадолго до того его песня буквально торпедировала американский (!) хит-парад. Многие помнят, как страшно кончил идол 80-х Женя Белоусов. Три самых долговечных российских бойз-бэнда — «На-На», «Иванушки International» и «Дискотека Авария» также понесли потери (необъяснимая болезнь в первом случае, самоубийство — во втором и, наконец, инфаркт и пуля в голову — в третьем).

Становилось страшно.

— Всё. Хватит! — устало сказал я, снимая очки и потирая переносицу. — Хватит. Жуть какая… Это никогда не кончится.

— Словно рок над этим роком, — озадаченно поддакнул Севрюк, откидываясь на спинку дивана. — Странно, что я раньше этого не замечал. Нет, что-то такое, конечно, было, но… — Он махнул рукой, сделал глоток из чашки, поморщился, выплюнул обратно холодную коричневую жижу и провёл ладонью по лицу. — Чёрт, у меня сейчас кофеин из ушей польётся…

— У меня тоже.

— Такое впечатление, что все они приносят жертву, — неожиданно подвёл итог этим исследованиям Виталик, затерявшийся в глубинах старого кресла. Мы про него почти забыли; трубка его давно погасла, однако он сидел там ни в одном глазу и с прежней энергией дул пиво из банки, уж не знаю которой по счёту.

— Ага, точно! — согласился Кэп. — Принесёшь малую — прославишься, но будешь мучиться всю жизнь. А если будешь действовать как бог на душу положит, на свой страх и риск, тогда готовься, что в конце придётся отдать всё.

Виталик поднял бровь.

— Тады в чём дело? — саркастически спросил он. — Хочешь славы, денег, популярности — пойди и замочи кого-нибудь. Так, что ли, получается?

— Нет, не так, — нахмурившись, сказал Севрюк. — Во-первых, это должен быть не просто человек, а тот, который жизнь на это дело положил. А во-вторых, это должно… ну как бы само произойти. Судьба, понимаешь?

Кэп кивнул.

Чувствовалось, что разговор писателю не нравится (что хуже — он не нравился и мне). Я вспомнил, как сказал Ситников про Игната: «Он был как бог. Душу в них вдыхал», и вздрогнул.

Танука промолчала. Она ещё час назад попросила поставить «Зиму и разбитого ангела» «Autumn Tears» и прикорнула на диванчике, внимая гипнотическому шёпоту, холодным голосам и стонам Теда, Эрики и Дженнифер Ли-Анны. Мы сидели, погружённые в мрачные думы, и тоже молчали.

— Спать пора, — подвёл итог Севрюк, и все закивали. Девушку не стали будить, оставили в комнате, укрыв одеялом и подсунув ей под голову подушку, а меня проводили в библиотеку, где между стеллажами я обнаружил старенький матрас и спальник и не стал артачиться. По другую сторону, на втором матрасе залёг в спячку писатель. Где расположились остальные, я не знал. Свет погас. Некоторое время мы лежали в тишине, слушая тихое гудение холодильника. Я глядел в темноту и размышлял, что рядом, за стеллажом лежит не абы кто — писатель, человек, который сочиняет книги, как говорится, «живой и настоящий». От этого на душе делалось странно. Как-то не так я представлял себе и самого писателя и встречу с ним. Я стал думать, как я себе её представлял, но почему-то ничего не вспоминалось, голова отказывалась соображать, прошлый день был как в тумане. Я пожалел, что я не пил. Тут Севрюк подал голос.