Почему-то автомобиль потрясает ее до глубины души – хотя не должен бы. Машина с визгом тормозит, качнувшись вперед, затем дверь открывается. Человек уже положил руку на кобуру пистолета, его лицо – маска растерянности и недоумения.

Враждебного недоумения.

– С вами все хорошо, мэм? – спрашивает он, и по его голосу ясно: нет, у нее явно не все хорошо.

И вдруг…

Полицейский ее узнает. И она его тоже.

– Это судьба, – произносит она. – Нас свела сама судьба.

– Мы знакомы, – говорит полицейский, не убирая руку с кобуры. – Но… этого не может быть. Вы – ее сестра?..

– Ты меня нашел, – молвит Королева. – Ты первый нашел меня в озере.

– Вам нельзя здесь находиться, – отвечает полицейский. – А вас, сэр, я вынужден заключить под арест за появление на публике в неподобающем…

– Какой еще сэр? – недоуменно спрашивает она, но полицейский уже лежит на земле и невидящим взором смотрит в небо. Кажется, что кто-то заботливо уложил его рядом с машиной. Девушка подходит и застывает над ним, не понимая, что произошло.

– Ты меня нашел, – отчаянно пытается объяснить она. – Вытащил меня со дна озера. Пытался вернуть к жизни, хотя это давно было не под силу уже никому. Я чувствовала твои руки на своей груди. Мое сердце сжималось под весом твоего тела. – Она опускается почти вплотную к нему, трогает его виски холодными мертвыми пальцами. – Ты арестовал моего убийцу. Посадил его сюда. – Она поднимает голову. Тюрьма стоит сразу за холмом, она это знает. – Так было суждено. Здесь действуют высшие силы.

Она встает и оставляет полицейского лежать на дороге. Теперь ей как никогда ясно, куда нужно идти.

Фавн стирает воспоминания о Королеве из разума человека, а его самого оставляет лежать рядом с машиной. Фавна пули не берут, а вот Королеву – в ее теперешнем теле – могут и брать.

Нет времени убирать с дороги машину и человека. Они останутся здесь и навлекут новый хаос, новые неприятности.

– Здесь действуют высшие силы, – говорит Королева.

«Интересно, – думает фавн, направляясь следом за ней, – она имеет в виду себя? Его? Или нечто другое – нечто ужасное, что заставляет их неумолимо двигаться вперед?»

Адам послушно ходил в церковь почти всю свою жизнь, пока в один прекрасный день не перестал. А потом снова начал. И снова перестал. Наконец – в возрасте тринадцати лет – он опять ударился в религию, уничтожив в приступе праведного гнева всю порнушку и сомнительные программы на компьютере и вновь посвятив свою жизнь Иисусу, о чем он даже написал родителям письмо (от руки!), в котором рассказал, как ему страшно за судьбу мира: несомненно, грядет пришествие Антихриста, поэтому он вновь вверяет свою душу Богу и церкви. Все долго плакали.

На следующий день он горько пожалел и о письме, и об удалении полезного и весьма редкого контента. С тех пор он отчаянно пытался пополнить свои закрома «клубничкой», а у родителей появился лишний инструмент влияния: когда Адам начинал плохо себя вести, они доставали письмо и вопрошали, куда подевалось его доброе, чуткое сердце.

«Ведь именно блудный сын был самый любимый!» – не однажды говорили они.

«А как же Марти?» – ни разу не спросил он.

Бессмысленные метания от веры к безверию прекратились, когда Адам повстречал Энцо.

– Не пойму, что мне теперь с этим делать? – спросил он Анджелу. – У меня появилась эта штука, эта любовь, которая – по идее – есть доказательство существования Бога, а они мне говорят, что все наоборот.

– Никогда не понимала твоих родителей, – ответила она.

– Видимо, я тоже.

– Моя церковь ничего подобного не говорит. У нас недавно поженились две старушки-лесбиянки – по-моему, самые древние во всем штате. Ты только представь: тебе за восемьдесят, но ты по-прежнему открыт всему новому! Круто, да?

– Вот почему по воскресеньям мне не разрешают ходить в твою церковь.

Анджела пожала плечами:

– Мы не так уж часто туда ходим. По-моему, для мамы это повод повидаться с друзьями.

– Раньше я думал, что все так живут. Что все семьи за обедом обсуждают грядущий конец света.

– Ну, мы тоже его обсуждаем. Только под концом света имеем в виду очередного президента-республиканца.

Вспомнив тот разговор, Адам улыбнулся. Он сидел в каморке, где помещался звуковой пульт: естественно, после репетиции хора басы и высокие частоты стояли на максимуме, а средние просели. Если завтра Здоровяк Брайан Терн – бас-профундо и по звучанию, и по характеру – попытается сказать что-нибудь в микрофон с такими настройками, то рискует вышибить все окна в церкви и при этом остаться совершенно непонятым.

Адам достал телефон.

«Папа, как ни странно, не слишком бесится из-за Марти. Он задет за живое, но не зол».

«Еще не вечер, – ответила Анджела. – Как Линус?»

«Не твое дело».

«Посексились?»

«Не твое дело».

«Ага, значит, хорошо посексились?))»

«НТД. У меня еще работы на пару часов. Буду в пиццерии около 7, ок?»

«Угу, я здесь».

«Это ненадолго».

«Даже не начинай».

Адам подумал секунду, потом напечатал:

«Кажется, я люблю тебя больше всех людей на свете. Включая самого себя».

Она прислала в ответ плачущий смайлик и сообщение:

«Щас разревусь!»

– Закончил? – хмуро спросил папа, заглядывая в каморку. Пульт помещался в самом настоящем переоборудованном туалете, и больше одного человека за пульт не влезало – да и то Адам упирался локтями в стены.

– Почти.

– Ты бы уже давно все сделал, если бы на минуту оторвался от телефона.

– Я только договорился о встрече. С Анджелой.

Папа сразу подобрел. В каком бы скверном настроении он ни пребывал, мысль об Анджеле – и ее расовых отличиях – давала ему возможность проявить великодушие. А Брайану Терну нравилось проявлять великодушие.

– Пригласи ее на мюзикл в День труда. Мы всегда ей рады.

– Да, только на праздник у них будет запара. Последняя вечеринка уходящего лета как-никак. Всему миру позарез нужна пицца – это такая Черная пятница для пиццерий.

Брайан Терн – удивительное дело! – улыбнулся.

– Ты не представляешь, что я сегодня видел, когда сюда ехал.

– Что?

– Человека в костюме козла!

– Да ладно?!