Существуют древние соглашения, заключенные еще до времен, сохранившихся в памяти человечества. Их заключали с самыми первыми людьми, что жили здесь на заре цивилизаций и в своих снах и молитвах придавали фавну и Королеве разные обличия. Обличия эти менялись вместе с людьми, становились все более размытыми – и теперь, выходя из озера, он порой даже не знает, какую физическую форму примет на сей раз. Несмотря на это, однажды две стороны решили положить конец войне и заключили мир.

Фавн, например, уже тысячи лет не вкушал плоть этих созданий. В свою очередь, из их разума исчезла мысль о том, что на него можно охотиться. Взаимный обмен.

Всему этому конец, если Королева умрет. Она – краеугольный камень двух миров. В случае ее смерти останется лишь ничем не подкрепленный договор, который легко нарушить. А следом рухнет и Вселенная.

Поэтому фавн ловит людские тела, прежде чем она успевает их протаранить, оттаскивает их в сторону, когда они бросаются ей навстречу, исцеляет разодранную глотку одного несчастного, что пытался ее остановить. Человек лежит без сознания, но по крайней мере дышит – увы, на большее фавн сейчас не способен.

Она не отвечает на его вопросы, хотя теперь-то точно их слышит.

– Моя Королева! – восклицает он вновь, возвращая оторванную руку лежащей в блаженном обмороке охраннице и заодно стирая ей память. – Вам нужно вернуться в озеро!

Она продолжает бой – неумолимый и беспощадный. Фавн не видел ее в такой ярости с начала времен, когда миру нужно было придать форму и Королева боролась с Тьмой, грозившей поглотить все сущее.

А теперь судьба мира снова в опасности. Одержит ли она победу на сей раз? И если нет – успеет ли он кого-нибудь съесть, прежде чем мир рассыплется на куски?

Человек, которого она ищет, сокрыт в самой глубине этой тюрьмы. О да, он там, она его чувствует.

Но что ей нужно? Она точно не знает, и пленившего ее духа тоже пронизывает растерянность. Однако найти его необходимо – это желание не знает растерянности, оно мощное и кристально чистое, как бурный поток. Поток несет ее вперед, и сопротивляться бесполезно.

Она сдирает с петель еще одну железную дверь. За дверью – длинный коридор с решетками по обеим сторонам. Прутья стоят так часто, что заключенные могут видеть ее лишь под определенным углом, да и то мимолетно, однако она чувствует их громадное любопытство, их желание кричать, улюлюкать, похотливо ухмыляться и…

Когда она входит, воцаряется мертвая тишина. Мужчины – за решетками сидят только мужчины – встают, будто затаив дыхание. Нет, они не прячутся по углам, не корчатся на полу. Эти люди уже давно ничего и никого не боятся, их не напугать величием и могуществом. Если бы за обедом сам Господь велел бы им встать из-за стола, они бы сперва дожевали.

Однако в их взглядах нет и неуважения. Первые двое, слева и справа, смотрят на нее решительно и уверенно. В них она замечает искру, что движет некоторыми из этих созданий. Искра вынуждает их объедаться, поглощать все подряд, без разбора, набивать брюхо под завязку – еще чуть-чуть, и лопнет. В этих стенах творится несправедливость, великая несправедливость, однако есть и зло, истинное, глубокое. Глаза как черные бездонные колодцы.

– Суди меня, – говорит тот, что справа.

– Суди меня, – говорит тот, что слева.

– Королева! – взмаливается фавн за ее спиной, но она жестом заставляет его умолкнуть.

– О да, я буду судить, – отвечает она. – Я вынесу приговор каждому из вас.

– Что-что он тебе сказал?! – переспросил Здоровяк Брайан Терн.

– Прямо-то ничего не говорил, только намеками, – ответил Адам. – Но я все понял.

– Ты уверен?

– Да.

– Точно уверен?

– Еще раз: он не говорил прямо, но…

– Этот человек тебя домогался?

– По моим ощущениям – да.

Отец принялся разминать кулаки и шумно выдыхать воздух через нос.

– Да простит меня Господь, но сейчас я очень, очень хочу убить твоего босса.

– Мне тоже приходила в голову такая мысль.

– Ты уверен?

– Сколько можно спрашивать одно и то же? – Купель наполнилась водой. Адам закрутил кран и начал включать подогрев.

– Ты не мог ненароком исказить смысл его слов?

– Ага, он так и сказал: что я все извратил.

– Но ведь ты в самом деле…

– Я видел его стояк, пап!

Здоровяк Брайан Терн поморщился. В последнем предложении было очень много для него неприятного, а самое неприятное – слово «стояк» из уст родного несовершеннолетнего сына.

Адам продолжил свой рассказ. Легкая дрожь в собственном голосе его бесила, но он все равно решил не молчать:

– Он пытался… потрогать меня. Положил руки мне на колени. И надавил. Сильно. Даже слишком.

Папа поднял голову.

– Он вообще не должен был на тебя давить. Ни физически, ни морально.

– Ну, он типа… проверял границы. Смотрел, что со мной можно делать, а чего нельзя.

– Можно многое, я так понимаю.

Адам похолодел:

– Трогать меня нельзя, пап.

– Да, да, конечно, – опомнился отец. – Он ведь твой начальник. Это злоупотребление властью.

Купель была готова к завтрашним обрядам, готова очищать души верующих в белых облачениях, которые полезут в ванну на глазах у огромного мужика, сидящего рядом на скамейке. И этот огромный мужик сейчас явно не знал, что сказать родному сыну.

Адам ощутил внутри волну тепла – нечасто ему доводилось испытывать теплые чувства по отношению к папе. Отросшее с годами отцовское брюхо еще больше подчеркивало его внушительные лайнменские размеры. Эта серьезная борода, синие-синие глаза, которые унаследовал только Марти… Всю жизнь Брайан Терн считал, что достоин лучшего, но никогда не получал того, что хотел. Новость про Марти, конечно, стала для него большим ударом, а теперь еще второй – нерадивый – сын вляпался в секс-скандал на работе…

Может быть, все просто: отец запутался и хочет разобраться, как ему любить своих детей.

– Пап…

– А ты уверен, что сам его не спровоцировал?

Образ запутавшегося отца тут же исчез.

Папа растерянно потер нос, но потом сделал решительное лицо: была не была!

– Адам… мы все знаем. Мы с мамой все знаем.

Сердце бешено заколотилось у Адама в груди.

– Что знаете?

– Не валяй дурака. У тебя порнография на ноутбуке. Та самая.

Адам не видел выхода из этой ситуации, поэтому решил возмутиться по поводу вторжения в его личную жизнь (раз уж открыто признать вину не хватало духу).