Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Давай-ка мы лучше вернемся! - тихо сказал он дочке.
Чужак с железным прутом, который он подбрасывал в руке, словно оценивая вес, выкрикнул что-то на иностранном языке, явно презрительное. И тут же бросился к Гийому, увлекая за собой остальных. Нападение было настолько стремительным, жестоким, что первый удар в плечо Гийом пропустил.
- Убегай, Элизабет! - крикнул он, не чувствуя боли, настолько испугался за свое дитя.
- Папочка! Нет! Папочка! - взвизгнула девочка.
Один бандит уже схватил кожаный саквояж. Драгоценности Катрин, деньги Аделы Ларош находились внутри саквояжа, в атласном кармашке. Разъяренный плотник тут же накинулся на похитителя и ударил его кулаком в лицо. Из носа потекла кровь, но рыжий громила в следующую секунду обхватил Гийома поперек туловища и швырнул на мостовую.
- Элизабет, спасайся! Делай, что я говорю! - крикнул Гийом дочке. - Беги! Вернись к Колетт!
Не помня себя от страха, девочка попятилась. Она успела увидеть, как здоровенный мужик ударяет ее отца железным прутом по голове, а потом в живот. Девочка услышала жуткий вопль и несколько слов, произнесенных по-французски. Она устремилась к улице, по которой они только что прошли, но на ней свернула в противоположную сторону, не заметив этого. На бегу Элизабет расталкивала людей, не сомневаясь, что все они желают ей зла.
«Папа! Мой папочка! - непрерывно шептала она. - Мамочка! Папа!»
Голова у нее шла кругом. Какая-то старушка попыталась удержать девочку, удивленная выражением всепоглощающей паники на ее лице, но Элизабет вырвалась. Но когда в груди стало невыносимо жечь, а сердце билось так, словно вот-вот разорвется, она вынуждена была остановиться. Укрытие она нашла под повозкой, прислоненной к стене вверх оглоблями. Затаившись там, словно затравленный зверек, Элизабет обхватила колесо ручонками и затихла…
Наступила ночь. Лица неисчислимого множества горожан, спешащих по своим делам, обжигал холодный ветер. И никто не замечал ребенка, чья шерстяная коричневая кофточка сливалась с кирпичной кладкой цокольного этажа.
Элизабет не желала ни о чем думать. Она проголодалась, замерзла, но эти ощущения ей были знакомы, в отличие от острой боли, терзавшей ее юную душу, стоило только вспомнить об отце, которого те люди избивали в переулке. Одно девочка знала наверняка: она оказалась одна ночью посреди огромного города.
Это было так тяжело принять, что Элизабет закрыла глаза, ища утешения в самых дорогих воспоминаниях. Перед ее мысленным взором возник дедушка Туан. Вот престарелый мельник усаживает ее к себе на колени и с лукавой улыбкой, затаившейся в уголках губ, заводит ее любимую песню: «Марианна на мельницу идет…»
Она тоже улыбается, потому что дедушка легонько подбрасывает ее на колене в такт напеву. Часто к ним присоединяется дядя Пьер со своей губной гармоникой. Его жена, молчаливая Ивонна, занята своим вязанием. И еще воспоминание: их сад с желтыми розами и лилиями, такими же белоснежными, как длинная шерстка их кошечки Мины. И, конечно же, приходит мама. Под белым фартуком у нее зеленое платье, светлые волосы заплетены в косы.
- Пойдешь со мной рвать землянику, моя принцесса? - спрашивает она. - И редиску?
Элизабет вздрогнула: ей показалось, что она ощущает сладкий запах земляники и свежий - земли. Но потом она открыла глаза, не желая вспомнить еще что-нибудь приятное из своей жизни в Шаранте, что-нибудь, где есть и ее отец.
- Папочка! Папа, милый! - едва слышно прошептала она. - Папочка, вернись!
Не может быть, чтобы он ее бросил! В Монтиньяке всем известно, что Гийом Дюкен - сильный, храбрый и хорошо дерется на кулаках. Надежда стала мало-помалу возвращаться, и Элизабет сказала себе, что все устроится - если посидеть тут тихонько и подождать.
- Папа придет за мной, и мы пойдем к его другу Батисту. Леа добрая, я буду помогать ей ухаживать за малышом.
При этих последних словах девочка невольно всхлипнула. Ее мама тоже должна была родить ребеночка тут, в Америке, только он умер… Элизабет вдруг стало очень горько, и она заплакала.
Звуки ее рыданий привлекли бродячую собаку. Она обнюхала носки ее туфелек и убежала. Элизабет утерла слезы. «Чем больше проходит времени, тем скорее придет папа!» Она убеждала себя, что он смог встать с земли и дать отпор грабителям.
Еще час девочка прислушивалась к каждому шороху, ожидая знакомых шагов. В последний раз она поела супу в обед, и теперь живот свело от голода. Яблоко Леонара она уронила на бегу в том ужасном переулке.
Между тем подошли двое мужчин, которым повозка служила ночным пристанищем. Тот, что повыше, повесил свой жилет на торчащий гвоздь. Гвоздь отвалился, и мужчина выпалил фразу на иностранном языке - ругательство по-итальянски. Перепуганная Элизабет решила, что пора бежать, дальше, дальше, дальше…
Метров через сто ее внимание привлекла вывеска. Приостановившись, девочка попыталась ее прочесть: «Bread and Cake Shop»[16]. Чудесный аромат горячего хлеба только подстегнул ее голод.
Ее заметила жена пекаря, вышла на порог своей лавки и окликнула по-английски.
- У меня нет ни монетки, - по-французски отвечала Элизабет, успокоенная сострадательной улыбкой женщины.
Понурившись, она пошла дальше, полюбовавшись немного освещенной витриной с бриошами и маленькими круглыми хлебцами.
- Wait a minute, pleased[17] - донеслось из-за спины.
Инстинктивно девочка остановилась. Добрая женщина протянула ей бриошь с золотистой корочкой, восхитительно ароматную.
- Спасибо, мадам, - прошептала Элизабет.
- Ты из Франция? Ты потерялся? - на ломаном французском спросила булочница. Но Элизабет снова припустила со всех ног. Она уже никому не доверяла. Те же, кто удивлялся, увидев ее, такую маленькую, в столь поздний час одну на улице, останавливать ее не спешили. Люди боялись, что какая-нибудь банда, используя девочку в качестве приманки, грабит прохожих, которые захотят ей помочь по доброте душевной. Были и те, кто вообще не обращал на нее внимания, потому что привыкли видеть беспризорных сирот, ищущих, что бы поесть. На улицах Нью-Йорка их, предоставленных своей судьбе, были многие сотни.
Ноги у нее нещадно ныли, живот болел от голода, но Элизабет все шла куда глаза глядят. Возле какой-то лестницы она задержалась, чтобы съесть кусочек булочки, при этом то и дело пугливо озираясь по сторонам.
