- Гийом упоминал какую-то Колетт. Они с мужем с севера Франции, у них два сына, - сказал Батист.

- У меня эта женщина доверия не вызвала! - крикнула ему Леа из спальни. - Имя свое называть отказалась, и, если ее послушать, вот уже два дня, как Гийом с дочкой съехали от них и сняли номер в гостинице.

- Это не так уж невероятно, - отвечал муж, наливая себе в стакан пива. - У нас с ним на стройке немного было времени на разговоры. Да и это уже не тот Гийом, которого я знал во Франции. Парень совсем отчаялся. Боже мой, а ведь, если подумать, это я виноват во всех его бедах! Если бы я не предложил ему приехать сюда, в Нью-Йорк, он бы так и жил себе спокойно в своей деревне, с женой и малышкой Элизабет!

Леа как раз повязывала на талию фартук. Она была не из тех, кто жалуется.

- Не кори себя, Батист. Ничего не поделаешь. Бог дал, Бог взял! Если тебя это утешит, завтра схожу к сестрам милосердия. Дети с улиц часто попадают к ним. Может, мы и разыщем Элизабет. Свое имя она знает, я расспрошу монахинь. А теперь ешь!

Батист Рамбер усталой рукой сдернул с головы картуз. Волосы у него были золотисто-каштановые, очень коротко стриженные. Он без труда мог представить, в какую передрягу попал Гийом.

- Мы с ним вместе путешествовали как компаньоны-подмастерья, - сказал он. - В Лимузене восстанавливали несущие конструкции одной церкви. Гийом был хорошим компаньоном, во всех отношениях. Если б он поселился где-нибудь рядом с нами, он был бы в безопасности. И его девочка тоже. И ведь его наверняка обобрали до нитки! Он рассказывал, что из всех вещей у него осталось несколько украшений жены, да еще французские деньги.

Катрин была не из его круга, у ее родителей замок, они богачи.

Леа только покачала головой. Рагу с подливкой быстро остывало в тарелке мужа.

- Вот им я и напишу! - решила она. - Если, конечно, ты помнишь их фамилию и место жительства.

- Фамилия - Ларош, живут в поместье Гервиль, в Шаранте. Ты права, Леа. Напишем родителям Катрин!

Дакота-билдинг, в тот же вечер, в тот же час

Доктор Джон Фостер только что окончил вечерний осмотр девочки и ушел. Один из многочисленных лифтеров элитного дома проводил его к ближайшему гидравлическому лифту. В шикарном Дакота-билдинг их было четыре, в каждой угловой части здания.

У девочки был сильный жар, поэтому он прописал ей хинин и опийную настойку.

- Если до завтра ее состояние не улучшится, мы подумаем о больнице, - заявил он, уходя.

Мейбл и Эдвард Вулворт обменялись встревоженными взглядами.

- Бедная крошка, она до сих пор ничего не ела! - вздохнула молодая женщина. - У меня сердце разрывается, когда я на нее смотрю!

- Не надо отчаиваться, дорогая. По меньшей мере одно мы уже знаем: она француженка. В бреду девочка звала маму.

- Да, она твердила «Maman!», бедняжка. Кажется, я слышала и «Papa!» тоже.

- Завтра я наведу справки. Джек, мой секретарь, следит за прибытием пароходов. Джону я доверяю, он прекрасный доктор. Я, со своей стороны, рассудил, что этому ребенку у нас будет лучше, чем в общественной больнице.

Трепеща и надеясь, Мейбл обвила руками шею мужа, с любовью на него посмотрела.

- Эдвард, если девочка - сирота, мы могли бы ее удочерить. Ты отказываешь мне в этой радости, потому что мечтаешь о родном ребенке, своей плоти и крови. Но его у меня не будет, тебе это прекрасно известно. Доктора, с которыми я по этому поводу консультировалась, были единогласны.

- Я об этом подумаю. Если уж кого-то усыновлять, почему бы не обратиться к сестрам милосердия, которые занимаются совсем маленькими детьми? Им ежедневно доставляют младенцев, Мейбл. Идем ужинать, а этот разговор продолжим завтра. Я поручил Бонни приглядывать за девочкой.

Мейбл покорно последовала за супругом. Она испытывала невероятную нежность к этому ребенку, которого они случайно сбили и который мог из-за этого умереть.

Что ж, ночь станет ее союзницей… Эдвард уступает с большей легкостью, когда его требовательная чувственность удовлетворена.

Два часа спустя супруги, обнявшись, лежали в своей спальне на широкой кровати под драпированным атласным балдахином. Рядом располагалась купальная комната с ванной из черного мрамора.

Дакота-билдинг обеспечивал своих жильцом редким для того времени комфортом - горячей водой, электричеством, центральным отоплением на всех этажах, множеством коридоров в каждой квартире, чтобы зря не беспокоила прислуга.

Обхватив ладонью грудь Мейбл и сжав губами розовый сосок, Эдвард глухо застонал от удовольствия, а она тем временем тонкими пальчиками играла с его половым членом. Обычно она вела себя куда сдержаннее, и причину такой перемены он угадал без труда. Эдвард привстал, чтобы накрыть ее своим телом.

- Милая, - прошептал он ей на ушко, - не останавливайся! Я так это люблю, ты же знаешь! О боги, ты такая горячая, такая мягкая!

Коленом он раздвинул ей ноги - не резко, но явно с нетерпением. Она подалась навстречу, прерывисто дыша.

- Делай со мной что хочешь, - прошептала Мейбл. - Я - твоя любимая маленькая женушка…

У богатого негоцианта, который привык к такому подчинению проституток - он их иногда посещал, - вырвался хриплый рык. Мейбл отлично знала, как ему угодить.

Они вступили в страстную схватку, оба задыхались от наслаждения, как вдруг в самый яркий ее момент их заставил замереть пронзительный вопль. Послышались стремительные шаги, и за дверью раздался голос горничной Бонни:

- Мадам, девочка сильно плачет. Что делать, ума не приложу!

Мейбл высвободилась из объятий мужа. Быстро накинув красный шелковый пеньюар, она побежала в гостевую спальню. Лампа с желтым тканевым абажуром освещала печальную картину. Их подопечная словно сражалась с невидимым противником, разметав простыни и одеяла.

- Мамочка, спаси меня! - кричала она, вскидывая руки. - Папа! Они убивают папу! Мамочка!

- Боже правый, у нее снова жар? - спросила Мейбл, трогая лоб девочки.

- Нет, мадам, лоб у нее не горячий.

- Бонни, что она говорит? Я поняла слова «мама» и «папа», но остальное? Ваша матушка - уроженка Нормандии, если я правильно помню? И вы не упускаете случая похвалиться, что понимаете немного по-французски.

- Она зовет на помощь, мадам, - уточнила горничная. -