— Верно.

— Что… простите, Ота-кво, но что произошло?

— Я ушел. Подался на юг, нашел работу. Я знал, что старое имя придется забыть, вот и взял другое. И… вот и все, наверное. Заключил договор с Домом Вилсинов. Срок уже истекает, а что делать дальше — не знаю.

Маати принял позу понимания, но по складке между бровями было видно, что сделал он так машинально. Ота вздохнул и облокотился на стол, думая, что бы еще сказать, как объяснить свой жизненный выбор. В довершение всех пережитых за день тревог он почувствовал, что не может подобрать слов. Со дня ухода он ни разу не пытался объяснить, почему так решил. Да и некому было.

— А ты? — спросил Ота. — Тебя, вижу, он обучил.

— Старый дай-кво умер. После вашего ухода. Я даже не успел получить черную одежду. Пост занял Тахи-кво, а в школу пришел новый учитель. Наани-кво. Он был еще строже Тахи-кво. По-моему, ему это было в радость.

— Дрянная работа, — сказал Ота.

— Нет, — не согласился Маати. — Просто тяжелая. И жестокая. Но так нужно для дела. Ставки слишком высоки.

Была в его голосе какая-то твердость, подумал Ота, которая не происходила из уверенности. Он ответил согласием, но понял, что Маати угадал неискренность позы, и опустил руки.

— Что же ты сделал, чтобы попасть в «черные одежды»?

Маати покраснел и отвернулся. В коридоре кто-то хохотал, и это раздражало. Поговорил всего ничего с едва знакомым человеком, а уже забыл, где находится и что вокруг люди.

— Я спросил Наани-кво о вас, — ответил Маати. — Ему это не понравилось. Мне пришлось неделю драить полы в большом зале. А потом я спросил его снова. И опять заработал наказание. В конце концов… в общем, как-то ночью я пошел мыть полы уже без указки. Мила-кво спросил, что я делаю, а я ответил: «завтра пойду задавать тот же вопрос, вот и решил выполнить работу заранее». Он спросил, не полюбил ли я драить камни, а потом предложил повышение.

— И ты его принял.

— Еще бы! — ответил Маати.

Оба надолго замолчали. Ота увидел жизнь, которую отверг. А еще ему показалось, что на лице Маати отразилась жалость. Самое меньшее — сомнение.

— Обо мне никто не должен знать, — сказал Ота.

— Я никому не скажу. Клянусь.

Ота принял позу свидетеля клятвы, и Маати ответил тем же. Оба подскочили на месте: кто-то забарабанил в дверь.

— Кто там? — окликнул мужской голос. — Нам здесь назначено!

— Мне пора, — сказал Маати. — Я пропущу переговоры с… Лиат. Вы сказали, что ждете ее, верно?

— Немедленно отоприте! — бушевали за дверью. — Это наша комната!

— Она моя девушка, — ответил Ота, поднимаясь. — Идем. Пока эти не пожаловались хаю.

Люди за дверью, одетые в легкие шелка и дорогие сандалии утхайема, уставились на Оту с гневом и отвращением — подумать только, простой грузчик, да еще из гальтского дома! Однако, увидев за его спиной Маати в одежде поэта, они умерили злость до нетерпения. Юноши вместе вышли в большой зал, где было все так же людно.

— Ота-кво, — начал Маати, едва они очутились в толпе.

— Итани.

Маати сокрушенно попросил извинения.

— Итани. Я… мне так много нужно обсудить… и мы…

— Я тебя разыщу, — пообещал Ота. — Только не говори никому. Особенно поэту.

— Ни единой душе.

— Мы еще встретимся. А теперь ступай.

Маати попрощался с ним — такого учтивого поклона, верно, не видел от поэта ни один грузчик — и нехотя побрел прочь, каждым шагом выражая желание остаться. Ота поймал на себе озадаченный взгляд пожилой утхайемки из толпы, сотворил жест почтения и вышел.

Дождь почти прекратился, на плечо горячей ладонью упал солнечный луч. Остальные носильщики, которые несли сюда дары или держали полог, дожидались хозяев в боковом садике для прислуги. Эпани-тя, домоправитель Марчата Вилсина, сидел там же с улыбкой на лице. Теперь, когда не нужно было сохранять официоз, все повеселели. Старый Тууй Анагат, который знал Оту почти с тех пор, как он стал Итани, чуть ли не всю его поддельную жизнь, принял позу приветствия.

— Ты уже слышал? — спросил он, когда Ота к нему подошел.

— О чем? Видимо, нет.

— Хай набирает отряд — выследить сына Удунского хая, отравителя. Пол-утхайема рвется туда вступить. Того и гляди, насядут на гаденыша, как вши на деревенскую шлюху.

Ота выразил удовольствие, зная, что от него этого ждут, потом уселся под деревом, усеянным крошечными душистыми грушами из тех, что растят для красоты, и прислушался. Все до одного обсасывали новость — люди, с которыми он работал, которых знал, кому доверял, хотя и не настолько, чтобы сказать правду. Все обсуждали казнь хайского сына, как собачьи бои. Никого не волновало, что у мальчишки не было выбора. Никто даже не вспомнил о справедливости. У низкорожденных, что гнут спину ради куска меди, чтобы хватило на чай и суп с квасным хлебом, хайем вызывает только зависть — никакого сострадания или любви. Теперь они вернутся в свои тесные бараки, унося в памяти роскошь дворцов, отраду садов, невольничьи песни. В них не останется места для жалости к семьям богатых и власть предержащих. «К таким, — подумал уныло Ота, — как я».

— Эй, — окликнул его Эпани, потыкав носком сапога. — Чего приуныл, Итани? Что-то ты невесел.

Ота деланно засмеялся. У него это хорошо выходило — смеяться и улыбаться по заказу. Очаровывать. Он небрежно изобразил просьбу о прощении.

— Порчу праздник, да? Просто меня только что вышвырнули из дворца, вот и все.

— Вышвырнули? — переспросил Тууй Анагат, и все, оживившись, повернули головы к ним.

— Да. Стоял себе, никого не трогал…

— Вынюхивал Лиат, — продолжил кто-то со смехом.

— …И, похоже, кое-кому приглянулся. Одна женщина из Дома Тиянов подошла ко мне и спросила, не я ли представляю Дом Вилсинов. Я сказал «нет», а она почему-то осталась со мной поболтать. Приятная оказалась бабенка. А ее дружок принял наш разговор близко к сердцу и столковался с дворцовыми слугами…

Ота принял позу невинной растерянности, чем повеселил всех еще больше.

— Бедный, бедный Итани! — воскликнул Тууй Анагат. — Бабы так и липнут. Давай-ка мы тебе поможем. Скажем им всем, что у тебя на одном месте выскочили болячки и ты три дня проходил в подгузнике с припарками.

Ота теперь смеялся вместе со всеми. Опять он победил. Теперь он был как все, свой в доску. Еще пол-ладони они перешучивались и травили байки, а потом Ота встал, потянулся и заговорил с Эпани.

— Я вам сегодня еще нужен, Эпани-тя?

Старик как будто удивился, но изобразил отрицание. Отношения Оты и Лиат ни для кого не были тайной, но Эпани, живший в господском доме, больше других понимал всю их сложность. Когда Ота попрощался с ним, он ответил тем же.