— Поездку отменили, — она почти кричит. — Представляете? Норткатт на все плевать, кроме мнения спонсоров! Нечестно! Она же сначала согласилась.

— Дело не только в школьной администрации, — вмешивается Рамирес. — Сами ученики отказались ехать. Никто не хочет при всех садиться в автобус.

— Идиотизм какой, — бормочет себе под нос Даника, а потом говорит уже громче: — Мы бы могли что-нибудь придумать. Можно было встретиться не в школе, а где-нибудь еще.

— Знаешь, некоторые из членов клуба действительно мастера, — не выдерживаю я. — Для них это не просто важное дело, речь идет об их жизни. И они, как ты понимаешь, волнуются о последствиях — что будет, если их секрет раскроют?

Даника бросает на меня уничижительный взгляд:

— Как они собираются чего-то добиться с таким отношением? — Под этим «они» подразумеваюсь я.

— А может, они и не собираются.

— Прости, — тяжело вздыхает Рамирес. — Я знаю, ты всю душу вложила в клуб.

— Что случилось? — спрашивает кто-то тихим голосом.

Оказывается, к нам подошла Лила. Желтый сарафан, огромные бесформенные ботинки, через плечо перекинут рюкзак. Я ощущаю нечто вроде электрического разряда — как всегда при виде нее.

— Поездку отменили, потому что школьная администрация трусит, — поясняет Сэм.

— Понятно. — Лила пинает тяжелым ботинком комок глины и поднимает взгляд. — А мы четверо можем поехать?

Даника удивленно и пристально смотрит на нее, а потом поворачивается к Рамирес:

— Да! Правильно. Родители же согласились нас отпустить, и мы сдали секретарю подписанные справки.

— Но они для школьной поездки, — сомневается Рамирес.

— Мы старшеклассники, — не сдается Сэмова подружка. — И у нас есть родительское разрешение. Норткатт не может нам запретить.

— Что-то я не помню, чтобы мистер Шарп сдавал справку.

— Ой, я ее забыл в комнате, давайте сбегаю принесу.

— Хорошо, — со вздохом сдается Рамирес. — Кассель, принеси мне разрешение, и вы вчетвером можете уйти с уроков и поехать на митинг. Но только если обещаете вернуться к самостоятельной работе.

— Обязательно, — обещает Лила.

Быстренько подделываю нужную бумажку, и вот мы уже идем к парковке, к Сэмову катафалку 1978 года выпуска, марки «Кадиллак». Лила разглядывает наклейку на бампере.

— Он что, действительно ездит на растительном масле?

От нагретого солнцем асфальта поднимается жар. Вытираю лоб, стараясь не обращать внимания на стекающие по Лилиной шее капельки пота.

Сосед с гордой улыбкой похлопывает по капоту.

— Нелегко было отыскать дизельный катафалк и его переделать, но у меня получилось.

— Внутри всегда пахнет жареной картошкой. — Даника запрыгивает в машину. — Но к запаху быстро привыкаешь.

— Что может быть прекраснее жареной картошки? — не унимается Сэм.

Лила залезает на заднее сиденье (обыкновенное заднее сиденье — Сэм его снял и перетащил с нормального «Кадиллака»), а я усаживаюсь рядом.

— Спасибо вам большое, ребята. — Даника со значением смотрит на меня. — Знаю, вы не очень-то хотели ехать, поэтому вдвойне ценю ваш поступок.

— Я не то чтобы не хотел, — вздыхаю и вспоминаю маму на собрании у Паттона. — Просто не увлекаюсь политикой.

— Да?

Взгляд у Даники недоверчивый, но не злится вроде, скорее удивляется.

— «Магия смерти» будет играть. — Сэм выезжает с парковки и одновременно ловко меняет тему разговора: — И мы, наверное, успеем на выступление «Голыми руками».

— Что, концерт? А я-то думал, никакого веселья, сплошные шествия с плакатами.

— Не волнуйся, Кассель, — ухмыляется Даника, — в плакатах недостатка не будет. Протестующие пройдут маршем мимо ратуши к парку Линкольна, именно там и запланирован концерт. И речи будут произносить.

— Вот и прекрасно. А я ведь всерьез испугался, что нам пришлось прогулять наши суперважные занятия всего-навсего ради какого-то…

Лила смеется, откинувшись на сиденье.

— Ты что?

— Не знаю. Кассель, у тебя хорошие друзья.

Девушка легонько касается рукой моего плеча.

По спине пробегают мурашки. Вспоминаю на мгновение, как она обнимала меня тогда ночью, без перчаток.

В машине только мы четверо. А на завтра запланирован совместный поход в кино. Приходится стараться изо всех сил и постоянно напоминать себе, что это не настоящее свидание.

— Да, мы такие, — соглашается Сэм. — Зато ты уже сто лет знаешь нашего славного Касселя. Поделишься какими-нибудь компрометирующими подробностями?

Лила глядит на меня, хитро прищурившись:

— В детстве он был крохотной малявкой, а потом, лет в тринадцать, вдруг начал расти и вымахал в настоящую каланчу.

— А ты малявкой так и осталась, — улыбаюсь я.

— Обожал грошовые романы-ужастики, и если уж начал такой читать — всегда читал от корки и до корки. А когда его дед поздно ночью выключал свет в спальне, Кассель вылезал из окна и читал под уличным фонарем. Потом я его утром находила дрыхнущего на газоне.

— Ух ты, — удивляется Даника.

Я делаю неприличный жест.

— А однажды на ярмарке в Оушен-сити так объелся сахарной ватой, что его стошнило.

— Я такой был не один.

— Как-то несколько дней напролет смотрел старые черно-белые фильмы, а после нацепил фетровую шляпу. — Лила корчит мне рожу, а что тут возразишь? — Носил ее, не снимая, целый месяц. А был самый разгар лета.

Я смеюсь, а Сэм недоверчиво переспрашивает:

— Фетровую шляпу?

Помню, как часами просиживал в подвале и смотрел один фильм за другим. Хриплые женщины, мужчины в роскошных костюмах, стаканы для виски, затянутые в перчатки руки. Лилины родители развелись, и она с отцом уехала в Париж, а после возвращения оттуда стала красить глаза черной дымчатой подводкой и курить французские сигареты «Житан». Словно сама вышла из такого фильма — фильма, в котором я мечтал оказаться.

Смотрю на нее: отодвинулась от меня подальше и прижалась щекой к оконному стеклу. Вся сжалась и выглядит усталой.

Тогда, в Карни, я еще не пытался ни к кому втереться в доверие, не пытался казаться кем-то другим, лучше, чем есть. И у меня не было страшных, зловещих тайн. А Лила была храброй и уверенной, и ей все было по плечу.

Что, интересно, тогдашний мальчишка подумал бы о нас теперешних?

Мы еще даже не подъехали к месту проведения марша, а повсюду уже понатыканы полицейские патрули и дорожные заграждения, нестерпимым оранжевым светом вспыхивают мигалки. Народу гораздо больше, чем я думал, вдалеке неясно гудят голоса — там тоже собрались люди.