— Здесь нет места для парковки, — жалуется Сэм, медленно объезжая квартал по третьему разу.

Пока «Кадиллак» тащится в хвосте автомобильной очереди, Даника что-то усиленно ищет в телефоне.

— Сверни где-нибудь налево, — командует она спустя несколько минут. — В Интернете пишут, что недалеко отсюда есть гараж.

Первые два гаража оказываются забитыми под завязку. Скоро мы доезжаем до автомобилей, припаркованных прямо посреди разделительной полосы и вдоль тротуаров. Сэм нахально заезжает на газон и глушит двигатель.

— Протестовать — так уж протестовать? — спрашиваю я.

Даника с улыбкой распахивает дверцу:

— Посмотрите, сколько народу!

Мы с Лилой выходим, и вся наша компания устремляется куда-то вместе с толпой.

— В таком месте прямо чувствуешь грядущие перемены. Понимаете, о чем я? — восхищается Даника.

— Да, перемены уже здесь.

Не ожидал от Сэма такого ответа. Даника тоже смотрит на него удивленными глазами.

— Ну, — смущается сосед, — все изменится, так или иначе.

Наверное, он прав. Либо вторую поправку отклонят, и мастера воспрянут по всей стране, либо ее примут, а остальные штаты, в свою очередь, постараются обстряпать такие же законопроекты.

— Перемены происходят, когда не остается другого выхода, — загадочно улыбается Лила.

Никак не получается заглянуть ей в глаза — девушка напряженно всматривается в толпу.

Через несколько кварталов появляются первые плакаты.

«НАШ ДАР — НЕ ПРОКЛЯТИЕ».

Интересно, а какие лозунги использовали на той пресс-конференции, где засветилась мама?

На ступеньках здания банка сидят какие-то малолетки. Один из них бросает в толпу бутылку пива. Осколки и клочки пены разлетаются в разные стороны. Протестующие возмущенно кричат.

На капот ближайшей машины вскакивает мужчина с длиннющей бородой и принимается вопить: «Долой вторую поправку! Паттона на мыло!»

Рядом с винным магазином полицейский хватается за рацию и что-то взволнованно туда частит.

— Думаю, парк там. — Даника, не отрываясь от мобильника, машет рукой в сторону переулка; по-моему, она ничего вокруг себя не замечает.

Еще пара кварталов. Народу все больше, мы словно вовлечены в гигантский поток. Мы — кровь, стремящаяся по сосудам к сердцу, яростный жар, исходящий от нагретого солнцем тела, несущееся стадо.

Все больше и больше плакатов.

«РУКИ ПРОЧЬ — У НАС ЕСТЬ ПРАВА».

«ТЕСТИРОВАТЬ ВСЕХ —

ЗНАЧИТ НЕ ВЕРИТЬ НИКОМУ».

«НЕ ПРОЙДЕТ».

— Сколько приблизительно людей должно было прийти? — кричит Лила.

— Двадцать тысяч, максимум пятьдесят, — Данике тоже приходится кричать.

Лила вглядывается вперед — туда, где наша улица пересекается с главным проспектом (именно там и проходит основной митинг). Почти ничего не видно, зато хорошо слышно: гул голосов, кто-то выкрикивает лозунги, гудят мегафоны и сирены, гремят барабаны. Шум просто оглушительный.

— Здесь явно больше народу, гораздо больше.

Когда мы подходим ближе, все разъясняется. Вот и ответ на мой невысказанный вопрос: единомышленники Паттона здесь же, выстроились по обеим сторонам проспекта со своими слоганами:

«УБИЙЦЫ И МАНИПУЛЯТОРЫ —

ПРОЧЬ ИЗ МОЕГО ШТАТА».

«ГИГИШНИКИ — УБИРАЙТЕСЬ».

«ЧТО ВЫ ХОТИТЕ СКРЫТЬ?»

И, наконец, «ПОПАЛИСЬ», под которым нарисован похожий на ружейный прицел круг. Этим плакатом размахивает старушка с ярко-рыжими кудряшками, накрашенная розовой губной помадой. Ярко сияет на солнце позолоченный купол ратуши.

Вглядываюсь в толпу приверженцев второй поправки и вдруг замечаю знакомое лицо: любовница Янссена запряталась подальше, темные волосы убраны в хвост, черные очки сдвинуты на лоб. Пудели, видимо, остались дома.

Притормаживаю и всматриваюсь повнимательнее — не ошибся ли?

Позади нее, возле витрины ресторанчика, стоят двое и что-то передают ей, кажется, деньги.

Люди вокруг толкаются, увлекают меня вперед, в бок ударяется чье-то плечо — это мальчишка с фотоаппаратом, чуть старше меня — снимает, не переставая.

— Ты кого увидел? — интересуется Лила, вытягивая шею.

— Видишь ту дамочку, возле витрины? — Я пытаюсь свернуть в сторону, наперекор людскому потоку. — С хвостом. Она заказала Янссена.

— Я ее знаю. Она раньше на него работала.

— Что? — застываю, как вкопанный, и мне в спину с недовольным возгласом тут же врезается какой-то мужчина. В ответ на мое извинение он лишь злобно хмурится.

Даника и Сэм ушли вперед. Надо бы крикнуть, чтоб они нас подождали, но разве в таком шуме хоть что-нибудь услышишь?

Владелица пуделей уходит. Мне ее точно не догнать во всеобщей сутолоке.

— Я думал, она была его любовницей.

— Вполне вероятно, а еще его шестеркой, — отзывается Лила. — Подыскивала клиентов. Заядлых картежников. Или тех, у кого есть деньги регулярно платить за определенные эмоции — восторг, экстаз, нестерпимое счастье. Подсаживаешься, и если бросишь — тут же накатывает депрессия. Или тех, которые покупают удачу — одновременно у нескольких мастеров. Когда используешь столько удачи зараз — можно большое дело провернуть.

— А Филипа она знала?

— Ты же сам сказал, что она заказала Янссена.

Любовница убитого исчезает в толчее. Мы же еле тащимся. Даника и Сэм где-то впереди. Наверное, все еще на проспекте, но их нигде не видно.

Промакиваю вспотевший лоб полой рубашки.

— Вот ведь незадача.

Лила со смехом указывает на большой баннер, который плещется на ветру прямо у нас над головой. На нем блестящими буквами значится:

«ГОЛЫЕ РУКИ. ЧИСТЫЕ СЕРДЦА».

— До Уоллингфорда я никогда не встречала столько не-мастеров сразу. Не знаю, чего от них ждать.

— А как же я? Меня-то ты хорошо знала, а я тоже был не-мастером.

Девушка оглядывается. Да, в машине, рассказывая друзьям про мое детство, она, конечно, опустила самую важную компрометирующую деталь.

Тогда я был ниже нее.

И пусть Лила никогда этого не говорила, никогда не хвалилась своими способностями — остальные не уставали напоминать, и я помнил, постоянно помнил: она мастер, а я обыкновенный простачок, которые только для того и созданы, чтобы их использовать.

В толпе мелькает еще один плакат:

«СИЛА РАЗВРАЩАЕТ».