— Тогда это ваш… ваш…

— Зад? — снова закончил он за нее. Он завел руку назад, провел ладонью по упомянутой части тела, прикрытой рубашкой. На ладони крови не оказалось. — Нет, зад, похоже, не пострадал. Ступня, вот что болит. — Он втянул воздух, поморщился от боли. — Должно быть, я на что-то наступил.

— Я посмотрю. — Она рванулась было осматривать его ступню, но он поспешно схватил ее за рубашку.

— Нет! — Он просто сгорал от стыда из-за унизительности происходящего. При свете все снова показалось нормальным. В проем открытой двери он видел зверюгу, которая вскочила ему на плечи. Это была просто собака. Застенчивая крошка Чарити Стэндинг запросто управилась с этим псом одна, да еще и извинилась за его поведение! — Нет, не стоит. Вы лучше помогите мне забраться на кровать… — Тут он сообразил, что крепко держит девушку за ночную рубашку, а больше на ней, похоже, ничего нет. Опять по его милости девушка оказалась в компрометирующем положении. В голове у него так и гудело, а пронизывающая боль в ступне стала затихать, как отступала всякая боль в присутствии Чарити. Он выпустил ее ночную рубашку. — Прошу вас, позовите кого-нибудь…

— Позвольте все же взглянуть сначала на вашу ногу. — Она поставила подсвечник на пол и положила его ступню себе на колени. Пальцы его ноги словно сами собой уютно уткнулись в тепло ее живота и прикрытых только тонкой тканью бедер. От этого малоприличного движения словно волна пробежала по всему ее телу. — У вас тут порез, и порез нехороший. — Она подняла на него потемневшие, прозрачные, как топазы, глаза. — Придется накладывать швы. — Чарити нажала возле пореза, и тут же вторая ее рука успокоительно скользнула по пальцам его ноги, выгнутому подъему и легла на щиколотку.

Внезапно боль ушла, и всеми органами чувств Остин воспринимал только прикосновения девушки. Это произошло независимо от его воли.

А Чарити как зачарованная вела пальцы вверх, по его мускулистой икре, занятая новым ощущением: волоски, которыми была покрыта нога, так нежно покалывали ладонь… Мало-помалу она открывала для себя его тело — благодаря его таланту притягивать несчастные случаи.

— Вы такой коричневый и такой жесткий. Просто удивительно.

Он повернулся на бок, наблюдая за тем, как взгляд ее застенчиво скользит вверх по его обнаженной ноге, к бедрам в складках сбившейся рубахи, к груди. Не в первый раз женщины замечают необыкновенный оттенок его кожи, но прежде все они, в том числе его последняя любовница, считали его загар недостатком, хотя и извинительным. Чарити же произнесла «коричневый» так, будто это было какое-то чудо, интересное и желанное. Он сообразил, что такая точка зрения — всего лишь свидетельство крайней неискушенности.

— Чарити, вам не следует прикасаться ко мне так. — Слова его прозвучали хрипло от снедавшего его желания, взгляд замерцал чувственным жаром. Но в его силах было прекратить сладостную пытку, которой подвергали его эти нежные пальцы, и, собрав в кулак остатки своей галантности, он попробовал снять ступню с ее коленей. Но она не позволила.

— А как вышло, что вы… стали таким жестким? — спросила она, слишком занятая восхитительным возбуждением, которое так и клубилось внутри ее существа, чтобы заметить, насколько бестактно было обнаруживать свое тайное любопытство. Она подняла глаза, прозрачные, как драгоценные камни, и все, что оставалось Рейну, кровь в жилах которого так и вскипела, — это дать выход своему пылу в раздражении, которое защитило бы их обоих.

— Я работал. — Он напрягся и попытался изобразить на лице сердитую гримасу, а тону придать язвительность. — Трудился, как обыкновенный батрак, обнаженным до пояса на сахарной плантации моего отца, на Барбадосе. Я там вырос. Под жарким солнцем, среди дикарей…

Он произнес это с вызовом, словно хотел шокировать ее. И за этой новой вспышкой дурного настроения Чарити усмотрела проблеск боли, которая не имела ни малейшего отношения ни к его падению, ни к порезу на ступне. Его детские годы, загорелая кожа, физический труд, от которого тело стало таким жестким, крепким… Теплой волной нахлынуло понимание. Он всего этого стыдился. И явно ожидал, что она будет шокирована его откровениями. Глаза его сузились, подбородок воинственно задрался. Она ясно видела, что его горячий нрав и злой язык были защитой от презрения, которое он ожидал встретить, и от собственного стыда.

— Я слыхала, что на Барбадосе очень красиво… особенно в горах, — От ее ласковой улыбки раздражение его растаяло.

Рейн в изумлении смотрел на девушку, чувствуя, как его оборонительные укрепления, за которые он так держался всю жизнь, подмывает и растворяет ее приветливость.

— Откуда вы знаете, что на Барбадосе есть горы?

— Я читала. — Ее нежный голос стал тих и ласков. — Мне показалось, что это замечательное место.

— Это адское пекло. — Он снова попытался подобрать ногу, и вновь обнаружил, что она держит его. — Жить там — все равно что в бане. Проклятое солнце палит без устали, выжигая все. Там расти-то ничего не растет, кроме сахарного тростника.

— Неправда, — возразила она кротко, вглядываясь в его сияющие глаза. — Вот вы же там выросли — таким сильным, жестким и красивым…

Он приподнялся на руках, не сводя с нее глаз, чувствуя, как восхищение, которое высказывала эта девушка, бурей врывается в его заледеневшее сердце, пронизывает все его беззащитное тело. Она сказала, что он красивый. Мысль эта сверкнула в мозгу, как разряд молнии. Неужели ей и в самом деле нравится его крупное тело и темная кожа?

— Боже всемилостивый!

Молодые люди вздрогнули, подняли глаза и обнаружили, что леди Маргарет стоит в дверях и смотрит на них с нескрываемым ужасом. Чарити отчаянно покраснела, Рейн принялся натягивать рубаху, чтобы хоть как-то прикрыться. Как много старуха успела увидеть? И услышать?

Достаточно. Старуха была свидетелем того, как мощный заряд пробегал между молодыми людьми. Она видела, как виконт галантно отказался воспользоваться невинностью Чарити, как терпеливо Чарити отказывалась приходить в ужас из-за того, что в детстве и юности виконт вращался в не слишком изысканном обществе, обижаться из-за его вздорной раздражительности.

— Это неслыханно! — перешла в наступление старуха. — Как вы смеете, ваше сиятельство?! Чарити, по-моему, я приказала тебе ни под каким видом., .

— Да, бабушка, я знаю! — Чарити вскочила на ноги и посмотрела ей прямо в лицо. — Но Вулфи каким-то образом пробрался в дом и, похоже, вознамерился сожрать его сиятельство живьем. Не могла же я это допустить, верно? И потом, его сиятельство порезал ногу, когда выскочил из постели, и я просто осмотрела его ступню. Очень нехороший порез…

Объясняя все это, девушка остановилась перед свечкой, до сих пор стоявшей на полу, и оттого силуэт ее тела обрисовывался с дразнящей отчетливостью сквозь тонкий муслин ночной рубашки. Полная грудь, нежно изогнутая талия, восхитительно круглый задик, длинные стройные ноги… Рейн постановил для себя держаться в рамках приличий, но рамки эти, итак трещавшие по швам, вдруг вовсе растворились под напором соблазнительности этого силуэта… В чреслах его словно вспыхнул огонь. Что было гораздо хуже, леди Маргарет тоже заметила, как просвечивает тело ее внучки сквозь рубашку… и как возбуждает виконта это зрелище. Она схватила Чарити за руку и оттащила подальше от свечки.