Я говорю ему «доброе утро», констатирую, что мне удалось выспаться, и спрашиваю, как давно он не спит. Он говорит, что встал пару часов назад, что работает над договором, который надо перевести с английского на шведский – я прохожу мимо него и иду в ванную. «Там кофе еще не остыл», – слышу я его голос, закрывая дверь туалета за собой и Иваном. Когда я снимаю с Ивана ночной подгузник, меня вдруг осеняет мысль, что я не купала сына с тех пор, как ты умер девять дней назад. Эта вечерняя традиция как-то затерялась, и я даже не задумывалась над тем, чтобы возобновить ее. Сегодня впервые задумалась. И я решаю немедленно изменить ситуацию. Снимая с сына пижамку, я нюхаю его, целую его в мягкий животик, так что он начинает хохотать, и с удивлением обнаруживаю, что он так вкусно пахнет – несмотря на девять дней без купания. Как это возможно – чтобы от ребенка так чудесно пахло.

Закончив купание, я выхожу из ванной и вижу, что на коврике у двери лежит письмо. Это безликий официальный конверт с логотипом налогового управления в верхнем углу. Я на ходу поднимаю его, захожу в гостиную, чтобы посадить Ивана на колени своему брату, наливаю себе кофе и, сидя за кухонным столом, открываю письмо.

В письме один лист. Заголовок гласит: выписка из реестра, свидетельство о смерти и наличие родственников. Отправитель – отдел учета населения. Затем: данные об умершем. И там все написано. Твое имя, твое длинное красивое имя, твой личный номер, начинающийся на восьмерку, и слово «умерший» рядом. Следующий раздел называется: «дети умершего», и там я нахожу имя Ивана и его личный номер. Все.

Долгое время я молча разглядываю бумагу. Раз за разом перечитываю ее. Мой взгляд мечется между словами «умерший» и «дети умершего». Смотрю на все твои имена. Затем на имена Ивана. В животе все сжимается. Я не знаю, что мне делать с этой бумагой. Она не сообщает мне ничего нового, однако держать ее в руках почему-то больно. Мне хочется выбросить письмо в мусорное ведро, затянуть пакет для мусора, выйти на помойку во дворе и закинуть туда мешок, закрыть за собой дверь и сделать вид, что этого письма не существовало. Письмо ранит меня, потому что я не знаю, чего ему от меня нужно, о чем оно хочет рассказать, для чего оно мне.

В последний раз посмотрев на имя Ивана, я складываю письмо. Что-то в нем царапает меня. Там чего-то не хватает – как раз между его именем и фамилией. Там есть просвет – место еще для одного имени. И тут до меня доходит, и сразу становится легко на душе – именно так все и должно быть, яснее ясного. Подумать только, что я не сообразила раньше! Это единственный логичный поступок. Теперь, когда в реестре налогового управления ты из живого превратился в умершего, когда они упорно суют этот факт нам под нос этим своим письмом, Иван получит по наследству твое имя. Твое имя станет дополнительным именем Ивана. Твое имя будет принадлежать не только умершему. Они не смогут отнять тебя у меня.

Я решительно открываю компьютер и нахожу ту страницу на сайте налоговой, где можно скачать заявление, чтобы добавить Ивану имя. Испытываю мгновение триумфа, обнаружив, что процедура простая, а услуга бесплатная: мне достаточно заполнить заявление, добавить выписку из реестра, которую мне только что прислали и которая подтверждает, что ты умер и что я единственный юридический представитель Ивана, положить заявление в конверт и отправить. Я окликаю брата, сидящего в гостиной, посвящая его в свои планы. И он отвечает так, как я и предполагала. Никаких излишеств, никаких эмоций, никаких вопросов, просто: «Конечно, сделай так, отличная идея».

Сегодня ты пошел со мной в женскую консультацию. Ты здесь впервые – первые визиты я осуществила без тебя. Тебе нужно было работать, и вид у тебя был угрюмый, когда я спрашивала, не хочешь ли ты пойти со мной. Я перестала спрашивать, не хотела насильно вести тебя к своей акушерке. Возможно, мне просто было стыдно. Скорее всего, из всех, кто к ней ходит, мы единственная пара, о которой нельзя сказать, что оба будущих родителя воспринимают беременность радостно и полны ожиданий. Я думаю, что пока эта информация сохраняется внутри семьи, мне легче все это переносить. Окружающим необязательно об этом знать. В том числе и моей акушерке. Лучше уж пусть ты будешь работать, переваривать свои мысли в своем темпе, я буду пока ходить в консультацию одна – а там посмотрим.

Но сегодня особый, почти торжественный день – сегодня мне будут делать УЗИ. Сегодня мы узнаем, жив ли наш малыш, хорошо ли он себя чувствует, по пять ли у него пальчиков на ногах и руках, растет ли он, как ему положено. Кроме того, мы узнаем пол ребенка. Сегодняшнего визита в консультацию я жду с особым нетерпением. Отчасти потому, что надеюсь – хотя и не признаюсь тебе в этом, – что в тебе что-то произойдет, когда ты увидишь на мониторе малыша, растущего у меня в животике. Я так хочу, чтобы это вызвало у тебя чувство радости. Надежду на будущее. Этот маленький зародыш завоюет твое сердце, заставит твой страх смениться радостным ожиданием, верой в будущее. Я понимаю, что ожидаю слишком многого, но не могу не надеяться.

В холле столпилось множество беременных пар. Некоторые женщины такие огромные, что им, кажется, тяжело даже дышать, тем более вставать со стула или садиться. У других нет никаких признаков живота – возможно, они пришли вставать на учет. У кого-то с собой ребенок – будущий старший брат. Некоторые пары держатся за руки, другие сидят молча, листая каждый свой журнал. Некоторые – и я мысленно фыркаю от презрения – держат все свои четыре руки на беременном животике, словно его любой ценой нужно от чего-то защищать.

Внезапно я ловлю себя на том, что остро завидую парам, болтающим друг с другом, – тем, чья беседа течет свободно и без остановки, хотя они сидят в переполненном холле и понимают, что их слышат другие. Одна из таких пар разговаривает – они прерывают друг друга, досказывают друг за друга фразы, начинают смеяться в унисон, когда беседа приобретает юмористический характер. Я хочу, чтобы мы были такой парой. Мне так хочется, чтобы мы сидели в ожидании в холле, разговаривая друг с другом, смеясь вместе, держась за руки. Но это не про нас. Мы – та пара, которая не держится за руки. Мы – та пара, где будущий отец сидит и листает журнал, а будущая мама сидит и завидует любовной динамике других пар. Интересно, заметно ли это со стороны. Может быть, кто-нибудь сидит и разглядывает нас – так же, как я разглядываю других. И этот кто-то думает: «Бедняги, им не о чем разговаривать друг с другом. Что у них, собственно говоря, за отношения? Так ли уж правильно они сделали, что завели ребенка?» Я мысленно двигаюсь к запретным мыслям, которые не приносят никакой пользы и которые я уже давно сама себе запретила. Не завидовать другим парам. Не сравнивать себя. Никто не может сказать, что делается у других, только взглянув на внешние признаки. Это всего лишь проекции и мелкая зависть. Я должна немедленно прекратить.

Ситуация разрешается сама собой. В дверях появляется моя акушерка и на весь холл выкрикивает мое имя, прерывая тем самым мои проекции и мою мелочную зависть. Я тут же вскакиваю с места. Пока мы идем через холл, я беру тебя за руку. Держу ее демонстративно и как можно более нежно, пока мы приближаемся к паре, которая все время болтает и смеется. Скосив на них глаза, я жду от них подтверждения, хочу, чтобы они увидели нас, но они не поднимают глаза, увлеченные своим разговором. Мы для них не существуем. Я не могу смириться с тем, что мы для них не существуем. Совершенно импульсивно, не успев даже проанализировать, зачем я это делаю, я задеваю ногой женщину, проходя мимо. Она поднимает глаза, еще сияющие от смеха, смотрит на меня любезно и говорит: «Ой, извините». Я улыбаюсь ей и говорю, что это я должна извиниться. На мгновение я существую, мы существуем – две беременные женщины, мы улыбаемся друг другу в тайном взаимопонимании, потому что нас ждет светлое будущее. В следующую секунду это чувство исчезает. Мы проходим мимо них, направляясь в кабинет акушерки, они возвращаются к своему разговору и скорее всего больше не уделят нам ни единой мысли. Твоя ладонь холодная и вспотевшая. Или это моя такая.