– Но горе – это не болезнь. Это называется острая реакция на кризис. Могу выписать вам две недели.

Я сижу, уставившись на него. Сдаюсь. Вся моя злость улетучилась, осталась только безграничная усталость. Меня не интересуют его слова. Мне плевать, на больничном я или нет. Я не воспринимаю, что он говорит. Он долго что-то набирает на клавиатуре своими толстыми пальцами, заполняет недостающие поля, чтобы дать мне больничный на две недели. Спрашивает мой личный номер. Я даю ему номер. Спрашивает мой адрес. Я даю ему адрес. Спрашивает дату смерти мужа. Я сообщаю, хотя убеждена, что он должен ее знать. Он спрашивает, с чем, по моему ощущению, я не справляюсь в повседневной жизни. Я отвечаю – со всем, то есть ни с чем. Он спрашивает, касается ли это уборки и стирки. Я подтверждаю. Он спрашивает, касается ли это покупки продуктов и выноса мусора. Я снова подтверждаю. Он медленно заносит данные – вероятно, для страховой кассы. Бормочет себе под нос, пока это делает, – я думаю, что у него, наверное, дислексия, и ему нужно произносить слова вслух, чтобы написать их правильно. Смотреть на него я давно перестала. Я смотрю прямо перед собой, зафиксировав взгляд в одной точке над его головой. Я решила никогда больше не смотреть в глаза своему врачу. У него начинает звонить мобильный телефон. Он достает его из нагрудного кармана своего халата. Отвечает. Начинает обсуждать, где будет обедать и с кем. Говорит, что вынужден заканчивать – у него пациент. Я не верю своим ушам. Разочаровываюсь во всем человечестве. Встаю, спрашиваю, нужно ли что-нибудь еще, он говорит: «Ну тогда удачи. – И добавляет: – Звоните, если еще что-нибудь возникнет».

Я мысленно подвожу итоги. Каковы результаты данной встречи? Горе не болезнь, это называется острая реакция на кризис, и у меня осталось шесть дней больничного. Не знаю, что мне делать с этой информацией. По пути домой я звоню подруге, которая записала меня на прием к врачу, и рассказываю, что произошло. Она сердится, так громко выкрикивает ругательства, что мне приходится держать трубку на расстоянии от уха. Она говорит, что немедленно позвонит и устроит разнос, доберется до его начальника, подаст на него жалобу в Комиссию по охране прав пациентов, найдет мне нового врача – не такого идиота, а прежде чем положить трубку, просит прощения, говорит, что ей очень жаль, что она втянула меня в такую историю. Обещает все исправить. Я отвечаю, что все в порядке. Мне плевать. Я хочу домой к Ивану, хочу лечь на диван и, может быть, немного поспать. Мне плевать, на больничном я или в отпуске по уходу за ребенком, лишь бы мне не пришлось снова туда идти.

Послеобеденное время, я только что проснулась, лежа на диване с кошкой, накрывшись пледом. Очертания моего тела напоминают горную цепь с вершинами и долинами. Сначала грудь, потом долина. Затем огромный живот, за ним еще одна долина. В конце – кошка, которая спит, свернувшись у меня на ногах, и после нее – последняя долина, после которой мои стопы замыкают ряд возвышенностей и низменностей под пледом. Там начинается твое тело. Ты полулежишь у меня в ногах с компьютером на животе и наушниками в ушах. Они пропускают звук – я могу услышать, что именно ты слушаешь, а твои движения говорят: ты не подозреваешь, что я уже проснулась и рассматриваю тебя. Твоя голова движется вверх-вниз в такт музыке, ноги постукивают в такт музыке, ты расслаблен, в отличном настроении и исполняешь своеобразный танец, полулежа на своем конце дивана. Я тоже рада.

Воскресенье, я только что проснулась после часа сна, и сейчас мне кажется, что я готова ходить беременная до конца жизни. Это чудесное время. После того, как лето сменилось осенью и УЗИ показало, что во мне растет здоровенький маленький мальчик; после того, как с деревьев за окнами нашей спальни в Эншеде облетели листья и вечера стали такими длинными, что, казалось, они начинаются сразу после обеда, в нашей жизни воцарился покой. Беременность развивается, как ей положено, и по мере того, как проходят месяц за месяцем, я все более прихожу к душевному состоянию и темпу, напоминающему твой. Впервые я не ощущаю навязчивой потребности что-то запланировать на каждый свободный день. Впервые в жизни я могу заснуть в середине дня и не переживать по этому поводу. Впервые мне кажется, что пролежать целые выходные на диване, лучше всего за просмотром сериалов и фильмов вместе с тобой, с небольшими перерывами на еду и поход в близлежащий универсам, – лучший способ провести время.

Кажется, и тебе нравится наш жизненный ритм. О том, что нас ждет, мы по-прежнему почти не разговариваем. Лишь изредка прошу тебя послушать информацию, которую сама жадно глотаю – по поводу того, что происходит с малышом у меня в животике. Когда он толкается так, что это заметно, случается, что я поднимаю джемпер, показываю, прошу тебя посмотреть. Иногда ты похлопываешь меня, но отдергиваешь руку, когда он толкается, – говоришь, что это выглядит жутковато. Спрашиваешь меня, не больно ли мне от этих толчков. Я говорю, что чуть-чуть, но это не страшно. Ты отводишь взгляд. Я достаю фотоаппарат, снимаю животик, который движется и выпячивается. Думаю, что эти клипы так приятно будет посмотреть потом. Может быть, со временем наш ребеночек тоже их посмотрит. Смотри, сыночек, вот здесь ты шевелишься у мамы в животике. Я наслаждаюсь, представляя себе эти моменты.

На двери холодильника я повесила список дел, которые, если верить журналу для родителей, должны быть выполнены до того, как начнутся роды. Я методично помечаю галочкой пункт за пунктом. Я купила детские вещички размера 50 и 56, поскольку неизвестно, какого размера будет малыш, когда родится. Купила пеленальник, подстилку на него и влажные салфетки. Упаковала сумку, чтобы взять с собой в роддом. Написала письмо для акушерки со своими пожеланиями. Закупила кроватку, гнездышко-кокон и автомобильное кресло для малыша. Изучила информацию о колясках, провела тест-драйв и наконец купила коляску. Бо́льшая часть уже выполнена – список на холодильнике почти весь украшен галочками.

То ли я уже привыкла к тому, что занимаюсь всем связанным с беременностью и появлением младенца одна, то ли мне просто нравится полностью контролировать ситуацию. Меня все устраивает. Мы движемся в одной фазе – пока я не требую от тебя слишком активного участия, все хорошо. По ночам ты снова обнимаешь меня. Засыпая, я держу тебя за руку и думаю, как мне повезло с тобой.

Потянувшись на диване, я беру свой компьютер, лежащий на столике. Смотрю, какие фильмы на этой неделе в кино, и размышляю, какие мне посмотреть. Надо пользоваться, пока малыш не родился, – это я поняла из статей в журнале для родителей. Через месяц я перестану работать, а через шесть недель предполагается, что он уже прибудет – наш новый член семьи. От этой мысли по всему телу пробегают мурашки. Я спрашиваю, не мог бы ты сделать мне бутерброд – поначалу ты вздрагиваешь, удивляясь тому, что я уже проснулась, но потом отвечаешь: «Конечно». Уходишь в кухню и возвращаешься с двумя большими бутербродами, которые мы поедаем, уткнувшись каждый в свой компьютер, но в приятном контакте моих ног с твоим бедром.

Я сижу за кухонным столом и смотрю на белую бумажную папку, в которую мои подруги в течение всех этих дней складывали открытки, приложенные к цветам. Вид у нее такой, словно она вот-вот лопнет – еще одно письмо или открытка могут стать последней каплей. Большинство букетов давно завяло и отправилось в помойку, но гора писем и открыток, пришедших по почте, не уменьшилась. Хотя я еще ни разу не открывала папку, она раздражает меня одним своим видом – пухлая, требующая моего внимания. «Открой меня, прочти меня», – словно бы говорит она мне. Я решаю взять быка за рога – прочесть все открытки единым махом и больше к ним не возвращаться.