не наслушаешься. Рядом росли мы и всегда были вместе. Потом и на посиделки вместе ходить стали. Она мне кисет вышила красивый. Не этот, нет: тот еще на первой мировой войне, после ранения, куда-то запропастился… А я ей душегрею из куньего меха справил — из своей добычи, конечно, однако тайком.

— Почему тайком? — спросил зачарованный Ваня.

— А чтоб родители не узнали. Семья-то многодетная, никогда в достатке не живали, хоть мужики и считались заправскими охотниками. А куньи шкурки всегда в цене были… Ну, вот. Слушан дальше. Маша тем временем повзрослела, заневестилась, красивой девушкой сделалась. И начали ее родители просватывать.

— За тебя, дедушка?

— Нет, не за меня, — вздохнул Солдат Иван. — Они против нас богаче жили, считали, что я ей не пара.

— А при чем тут родители? Если вы любили друг друга… — Ваня уже читал в книжках о подобных делах и считал себя вправе судить по справедливости.

Дедушка улыбнулся его убежденности.

— В ту пору родители не больно-то спрашивали своих детей, особенно девушек: сами выберут жениха — и отдадут замуж. Конечно, не со зла, а будто бы даже из добрых намерений: пускай, мол, сытнее да теплее живется дочери, да чтоб жених был не из самого завалящего рода.

— А как же любовь?

— Считалось так: стерпится — слюбится. А при такой каторжной работе, дескать, и без любви обойдется…

— Так за кого же просватали Машу?

— За Бисина, — вздохнул старик, он смотрел сейчас куда-то сквозь чащобу кедрача, будто хотел где-то там вдалеке, увидеть свое прошлое, горькое и милое.

— За Бисина?.. — воскликнул негодующе мальчик.

— Да, брат. Бисин послал родителей в Машин дом со сватаньем. А ее родители, понятно, и рады: ведь кроме Маши там еще две девки на выданье, всех надо пристроить… Да и жених-то чем плох? Самый богатый на селе и с виду бравый.

— Ну… и отдали?

— Не торопись: коли уж начал, расскажу все по порядку… Едва Маша узнала об этом, как заголосит, как завоет на всю деревню: не пойду, мол, за Бисина, делайте со мною что хотите! А голос-то ведь у нее — что петь, что реветь — одинаково громок был… Я и сам три полных дня горючими слезами обливался, так Машу жалел, и себе не находил места — то ли головою в омут, то ли в лес дремучий без оглядки, чтоб и не выбраться обратно. — Тут Солдат Иван покачал головой, усмехнулся в усы. — Дак ведь и заплутаться-то, язви тя в корень, негде: сызмальства уж все леса и воды вдоль и поперек знакомы… Настал день Маше с Бисином под венец идти. В то утро она перестала плакать, будто смирилась. А мне, конечно, еще тяжелей сделалось… Вдруг прибегает к нам ее закадычная подруга, шепчет мне: «Ты, мол, Иван, принарядись и тоже иди в церковь». Я говорю: «Не могу, сердце разорвется с горя…» А она: «Делай, как велено. Знаешь, что Маша задумала?» — «Что?» — спрашиваю. «Когда поп при венчании спросит: по своей доброе воле или же нет выходишь замуж? — Маша ответит: нету моей доброй воли, силком выдают… а жених мой суженый не Бисин, а Иванушко».

— Неужели правда это? — у затаившего дыхание Вани навернулись на глаза слезы, так захватил его рассказ.

— Ну, я перепугался изрядно, хотя и не из трусливых был. Про такое мы тогда еще не слыхивали — чтобы из-под самого венца невесту уводить!.. Мне это даже богохульством показалось. «Господь, думаю, покарает нас». Но Маша мне была так дорога и мила, что я решил: чему быть, того не миновать!..

— И пошел?

— Пошел, сынок… А там все так и случилось, как задумала Маша. Когда священник спросил: «По доброй ли воле замуж идешь?» Маша ответила: «Насильно меня выдают, батюшко. Жених-то мой не этот Бисин, а Иван — вон стоит. Позволь, батюшко, мне встать рядом с ним, а с этим Огненноглазым я все равно не смогу жить, руки на себя наложу…»

— Ну и храбрая была эта Маша!

— Храбрая она была… Ежели бы ты видел, Ваня, что после этого сделалось в церкви! Будто при ясном небе — молния в крест угодила. Визги, стоны, крики, ругань… Мои дружки и дружки Бисина сцепились в драке. И мы с ним сами готовы ухватить друг друга за глотки. Батюшка едва утихомирил народ: надо еще спасибо сказать попу этому за то, что он Машину сторону сразу взял. Человек он был властный и своенравный, но тут, видно, и сам оторопел при таком обороте — дивны дела твои, господи…

— А потом что было? — нарушил Ваня наступившее молчание.

— Потом? Да так свадьба и расстроилась. Машины родители сильно на меня осерчали, но мало-помалу смирились. Дело шло к новому венчанью. Однако… Еще до женитьбы война началась. Я и ушел на фронт, а Маша меня ждать обещалась…

— Что же дальше случилось?

— Дальше скверно все вышло. После того Бисин снова начал приставать к ней, замуж тянуть, прямо смолой липнет, а она ни в какую. Да и как жить с ним будешь, если глазам смотреть тошно? И вот однажды Бисин этот, совсем озверев, надругался злодейски над девушкой… А Маша после того от стыда да горя руки на себя наложила.

— До смерти?

— До смерти…

— Что же ты, дедушка, в лоб ему не пальнул, когда хлеб потом забирали?

— Нельзя было, Ванечка. Толком-то о Маше ничего не знали. Она никому про то, что стряслось, не сказывала. Только подозревали, что именно так было, как я тебе рассказал. И сам я так думаю…

Дед с внуком надолго умолкли.

— Значит, наша бабушка — это другая Маша? — неожиданно спросил Ваня.

Старик смешался и ответил не сразу:

— Бабушка-то? Да, она — другая Маша. Как раз та, что когда-то, давным-давно, передала мне наказ идти в церковь к венчанью…

— Правда?

— Ей право. Как раз та и есть. Закадычная подруга той Маши.

— Наша бабушка ведь тоже очень хорошая?

— По мне — так очень. Вон сколько мы в ладу да в согласии прожили с нею. Всю жизнь ворочали вместе. Избу еще смолоду подняли: точеную, как ларец, да теплую, как беличья норка. Бревна из Тянова бора по зимнику спускали, хоть и далек путь — зато гладкие, с тонкой заболонью и нутро смолистое: еще и на твой век хватит избы этой… Хорошо мы прожили с бабушкой, не жалуюсь, хотя она и шумливей меня, вспыльчива, не ровен час закипит, но — сердце-то у нее доброе и ласковое, отходчивое. Руки друг