– Папа? – еле выдавила она. – Что с ним? Он… жив?

Реакция маменьки оказалась настолько неожиданной, что Маша начала икать.

Смачно плюнув себе под ноги, Диана Аркадьевна прошипела:

– К сожалению!!!

После чего вдруг начала страшно выть, выкрикивая нечто нецензурно-неразборчивое.

– Я фигею, дорогие товарищи, – пробормотала Маша, икая через слово, и побежала в кухню пить. На полу валялись осколки в таком количестве, словно упала полка с посудой. Аккуратно лавируя среди черепков, девушка добралась до графина с соком и попыталась пить мелкими глотками, по инструкции. Это не помогло, тогда Маша набрала воздуха и задержала дыхание, пытаясь залить в судорожно вздрагивающий организм остатки сока.

– Будь проклят! – рявкнула Диана Аркадьевна, шатающейся походкой продефилировав к окну и широким жестом отдернув легкую занавеску.

Маша подавилась соком и закашлялась. Икота вопреки ожиданиям не прошла, а участилась.

– Прощай, – мама помахала рукой, как Гагарин, и полезла на подоконник. Не хватало только сакраментального «Поехали!». Почему-то вспомнилась шутка мужа про «маму в космос».

– Дурдом, – буркнула Маша и начала молча стаскивать маменьку вниз.

– Нет, я не буду жить! – верещала Диана Аркадьевна и требовала немедленно вызвать супруга.

– Не хватало еще, чтобы отец увидел тебя в таком раздрае, – рассвирепела Маша. – В чем дело-то? Хватит концертов, я сейчас порежусь тут о мусор. Ты посуду била? Для антуража?

– Ты как со мной разговариваешь? Ты знаешь, что сейчас пережила твоя мать? И я скажу больше: она этого не пережила! Она погибла, разорвала оболочку и воспарила ввысь, в космос, от всей этой грязи, лжи…

– Пафоса-то сколько, – недовольно констатировала дочь и исподлобья глянула так, что Диана Аркадьевна резко перестала говорить о себе в третьем лице, нагнетая трагизм.

– Твой отец изменил мне.

Маменька застыла в скорбной позе, жуя губами, словно полоумная старуха. В этом было что-то такое дикое и непривычное, что Маше стало страшно. Мать, безусловно, сошла с ума.

– Ты меня слышишь? Он предал меня, изменил!

– Ну, предположим, это не новость, – осторожно заметила Маша. – И для тебя в том числе.

– То были измены телесные, а эта – духовная!

– Папа что, пол поменял или в кришнаиты подался? – изумилась девушка и даже неуверенно улыбнулась, представив респектабельного Максима Михайловича разгуливающим по центру города замотанным в оранжевую хламиду и бьющим в бубен.

– Тебе все еще смешно? Он ушел. От нас. Совсем.

– От нас? – остолбенела Маша.

– Да, именно от нас. Из семьи. Или ты не его семья?

– Я что-то не поняла…

– У него завелась такая баба, с которой он не хочет просто спать! Он с ней хочет жить! А то, что я с ним столько лет мучилась, молодость на него потратила, он забыл! Нет, я этого унижения не переживу. Наложу на себя руки.

– Мам, я все равно не понимаю. Это бред какой-то. Ты можешь по порядку рассказать? Может, ты его не так поняла? Или папа сгоряча что-то брякнул?

Она не могла не то что поверить в такую дикость, а даже осознать смысл происходящего. Мама картинно заламывала руки и демонстративно страдала, вероятно, еще не понимая, что после окончания спектакля ничего не изменится. И страдать она уже может по-настоящему, ибо случилось страшное.

Если не обращать внимания на витиеватые оскорбления и экскурсы в историю, изобиловавшие в трагическом рассказе Дианы Аркадьевны, то расставание произошло следующим образом. Супруг, спокойно переночевав дома и позавтракав, собрал документы в непривычно большой кейс, используемый для командировок, и разбудил жену сообщением, что уходит.

– Я что, должна помахать тебе рукой? – раздраженно ловя остатки ускользающего сна, прохрипела Диана Аркадьевна.

– Обойдусь. Я тебе благодарен за все, но жизнь изменилась, я ухожу к другой женщине. Денег у тебя на карточке хватит на пару лет нормальной скромной жизни, за это время ты сможешь найти работу и как-то устроиться. Квартира остается тебе. Более я ничего не должен. Надеюсь, материальных претензий не будет. За моими вещами приедет водитель. Домработницу я рассчитаю сам. Прощай.

Пока Диана Аркадьевна медленно прокручивала смысл услышанного и соображала спросонья, не привиделось ли ей это, Максим Михайлович уехал.

Нервно похохатывая и размышляя на тему возможности наступления старческого маразма у мужчины в столь раннем возрасте, Диана Аркадьевна начала напряженно ждать прихода домработницы. Когда ни в восемь, ни в девять, ни в десять та не явилась, и, соответственно, завтрак не был подан, мадам Кузнецова запаниковала. Мобильный мужа не отвечал, пустой сейф нахально демонстрировал девственно чистые полки, привычной пачки денег «на расходы» в ящике стола не наблюдалось.

Трясясь всем телом и начиная тихо сходить с ума, Диана Аркадьевна позвонила в банк выяснить остаток на карте. Мизерность суммы ее добила, и женщина впала в страшную истерику.

– А кто она? – потерянно спросила Маша. Все рассказанное никак не укладывалось в голове. Папа, иногда грубый, иногда несправедливый, но все равно родной, куда-то делся из их жизни. У него было столько женщин! Зачем что-то менять так резко?

– Понятия не имею. Найду и уничтожу! Раздавлю! А он еще приползет! Он не сможет без меня! Нашел какую-нибудь шалашовку молодую! Молодую!!! Вот она – мужская подлость. В восемнадцать лет я ему была нужна, а в сорок пять – на помойку меня? Я вторсырье? Для переработки? А что – дорогу только молодым и наглым? Вот так положишь всю жизнь на одного кобеля, а он потом – хвост бубликом, морда рубликом и в общую стаю бегом за подружкой! Животное!

– Мама!

– Что «мама»? Мне сорок пять лет! Полжизни прожито! И куда я теперь? Ты представляешь: он сказал, что я «могу найти работу»!

– Может, это и к лучшему. Развеешься, заполнишь время чем-то, чтобы не переживать, – Маша говорила совершенно механически, словно комментировала фильм. Поверить в то, что все это происходит на самом деле, в ее семье – никак не получалось.

– Ты издеваешься? А!!! Понимаю! Решила защищать папочку своего ненаглядного! Конечно, надо любить того, у кого деньги. А я-то теперь что? Зачем я тебе? Правильно: в этой жизни каждый сам за себя.

Тут Диана Аркадьевна горестно разрыдалась.

Это было чудовищно несправедливо. Маша вдруг остро поняла, что отец в защите точно не нуждается. Наверное, ему хорошо. Возможно, он даже прав, ведь жизнь дается лишь однажды и растрачивать ее бездумно нельзя. Жизнь – это дремучий лес, и выбрав неправильное направление, путник всегда имеет право вернуться к исходной точке и пойти в другую сторону. Только не каждый готов вернуться, не каждый готов начать сначала. Отец находился в заведомо выигрышной ситуации. Он первым решил начать сначала, бросив партнера одного. Бросать, знать, что делаешь, выполнять решения, принятые самостоятельно, всегда несравнимо легче, чем вдруг оказаться брошенным и вынужденным тоже что-то решать. До таких глобальных изменений надо дозреть, а люди, как и помидоры, зреют с разной скоростью…