– Все спокойно.

Как только я говорю это и опускаю трубку, дверь открывается. Входит мужчина. У меня начинает пульсировать в висках. Сюда просто так не приходят, тем более ночью. У него кто-то пропал, и я обязана помочь. Пальцы мои мелко дрожат. А если я что-то сделаю не так?

Я справлюсь. Я знаю все, что нужно. Я видела это много раз.

Глубоко вдыхаю, и голова начинает кружиться.

Мужчина торопливо идет по коридору ко мне. Тяжелый стук каблуков отбивает секунды жизни его потеряшки.

Наши глаза встречаются. Единственный человек, на которого он сейчас надеется, – я.

Теперь я навсегда запомню это бледное лицо, сжатые в неровную ниточку губы, напряженно прижатые к бокам руки. Как Суворов навсегда запомнил первый свой поиск, как помнят другие поисковики.

Слышу шум машины. Наверняка один из экипажей вернулся. Вместе будет полегче.

– У меня потерялся сын.

– Мы его обязательно найдем.

– Он ушел на праздник. Я не сомневаюсь в его благоразумии и самостоятельности. Просто… он перестал отвечать на звонки.

Лицо мужчины с волевым подбородком делается детским, беспомощным и встревоженным.

– Я ему звоню, звоню… Никогда такого не было…

– Мы его обязательно найдем, – повторяю я. – Очень хорошо, что вы быстро обратились. Давайте сформулируем информацию о нем.

Язык не поворачивается сказать ему страшное, из кино про преступников, слово «ориентировка».

– Вы взяли фотографию?

Он ищет во внутреннем кармане пиджака фото и одновременно диктует:

– Бельков Вадим Сергеевич, шестнадцать лет.

Я смотрю на фотографию и боюсь верить своим глазам.

Шепчу непослушными губами:

– Сейчас все решу.

И бегу к выходу. Навстречу попадаются наши поисковики, но я даже не могу разглядеть, кто конкретно.

Сейчас все прояснится. Он ведь просто сидит и ждет меня на поваленном дереве. Только почему не берет трубку?

Бегу в тапочках по темным улицам и болезненно ощущаю стопами каждый камень, любую неровность. Поначалу жарко, но постепенно влажный воздух остужает мой пыл.

Наконец попадаю в район, где работают фонари. Как же далеко еще. Надо успеть.

Людей по-прежнему много. Они возвращаются домой или продолжают праздновать. У них веселые пьяные лица и громкие голоса.

Успеть. Хватаюсь за угол дома и перевожу дыхание. Холод окутывает плечи.

Может, у него телефон разрядился? Или потерялся в толчее. Так постоянно бывает.

Добегаю до того места, где встретила Вадима. До парка рукой подать. Там зловеще черное небо и исполинские деревья до туч. Совсем нет фонарей. Я же поисковик, почему так плохо экипирована на задание?!

Совсем нет мостовой, только старый разломанный асфальт. Больно наступать.

Прислушиваюсь. Тишина. Только ветер иногда шевелит ветки деревьев. Пахнет жухлой старой травой и мокрой землей. Там, за спиной, как будто лето, а здесь вечная поздняя осень.

Вижу поваленное дерево – ориентир для нашей встречи.

Вадима нет. Что и следовало ожидать. Где теперь его искать?

…Он лежит навзничь точно за трухлявым стволом. Недавно чистый джемпер набрал на себя листву, словно ежик.

Правый глаз подбит, под носом засохшие струйки крови. Губы разбиты тоже.

Падаю на колени рядом с ним и трясу за плечо.

– Вадим, Вадим! Очнись!

– Ты все-таки пришла.

Он приоткрывает один глаз, воспаленные губы расплываются в улыбке.

– Ты жив!

– И даже почти цел.

Я не могу унять дрожь. Шепчу одеревеневшими губами:

– Так бывает, я знаю, человек может лежать часами, и никто к нему не подойдет. А ты еще в самую глушь забрался.

– Это не глушь, это интимная обстановка, – улыбается он.

Закрывает глаза и надолго замолкает.

– Вадим… Вадим.

– Они меня били… Но я был, как зверь, ты же знаешь.

– Да, помню. Десять дней качалки, и ты король спортзала.

– Месяц, – поправляет он.

Меня трясет еще больше от холода и отпускающего напряжения. Слезы непроизвольно текут по щекам. Он мало похож на симпатягу, встретившегося мне седьмого января. Нос явно сломан и больше никогда не будет таким же прямым.

– Мне уже гораздо лучше. Телефон отобрали, представляешь?! И даже ботинки сняли, гады.

Я наклоняюсь и целую его в губы. На лице остается кровь.

Я вытираю ее, размазываю вместе со слезами и понимаю, – ее слишком много. На траву и мне в ладошку кровь капает, сочится из носа. Теперь уже моя кровь.

– Что с тобой, Агата? – спрашивает Вадим и садится.

– Я не знаю, – произношу я.

Не могу скрыть паники.

Вот оно. Началось. Слезы катятся безо всяких усилий.

Я представляла это совсем по-другому. Не так жалко…

Страшно. Мне совсем не больно, просто дико страшно. Оглушительно, тошнотворно страшно. И я перестаю понимать происходящее. Мир вертится вокруг и исчезает. Остается только шум в моей голове и ощущение, что она сейчас взорвется.

В следующий раз, когда открываю глаза, вижу перед собой лицо Суворова. Смотрит пристально и строго.

– Выговор тебе! – говорит он и хватает меня на руки. – Почему я захожу в штаб и застаю стойку пустой? Телефоны звонят, факсы идут. Выговор. Сам дойдешь, боец? – кидает он Вадиму.

Тот кивает и ковыляет за нами. Я слышу его шаркающие шаги. Опускаю голову и чувствую лбом щетинистую суворовскую щеку.

– Суворов, я люблю тебя, – говорю я. В голове и в горле свербит. Перед глазами носятся, как оглашенные, рыжие мушки.

– А его? – удивляется Суворов.

– Его тоже. Только ему об этом знать не обязательно, – шепчу и снова проваливаюсь в небытие.