Я не ответил на вопрос, лишь сжал губы в тонкую линию и сузил глаза.

Элиану это не напугало. Придвинувшись ближе, она коснулась ладонью моей щеки и спросила:

– Почему? Почему ты так долго ни с кем не был? Ведь ты вполне мог кем-то увлечься.

Я покачал головой, без слов объясняя ей, что мы не станем это обсуждать, и, вытащив руку из-под ее плеча, сел, проведя ладонью по лицу.

Этот разговор слишком близко скатывался к тому, о чем мне вовсе не хотелось с ней говорить.

Я услышал, как Элиана позади меня вздохнула в знак поражения, а потом почувствовал, как она прижалась щекой к моей спине. Я закрыл глаза. Мне более чем нравились ее прикосновения.

– Почему ты не хочешь со мной поговорить? – прошептала она. Я почувствовал, как прозвучавшая в ее голосе боль вонзилась мне в сердце. – Что бы ты мне ни открыл, я не скажу об этом ни одной живой душе.

И стена, что я так долго держал вокруг себя, наконец-то рухнула. Опустив голову, я прошептал в ответ:

– Потому что я просто не смогу вынести мысли о том, что ты меня ненавидишь.

Элиана повернула голову и прижалась лбом к моей лопатке.

– Я никогда не смогу тебя ненавидеть.

– Сможешь. Если узнаешь, какого дерьма я натворил.

Какое-то время она молчала, а потом обвила руками мою талию и потянула вниз, вынуждая лечь на кровать. Она прижала меня к матрасу и, упершись руками в плечи, уселась мне на живот, наклонилась и поцеловала в губы. На этот раз поцелуй вышел более мягким. Она не позволяла мне настойчиво, как прежде, впиться ей в рот… Нет, эта цыпочка определенно собиралась пробудить во мне чувства, выуживая глубоко запрятанное мной дерьмо.

Прервав поцелуй, Элиана коснулась ладонями моих щек и проговорила:

– Ты и в самом деле очень особенный, Эльпи. Просто на вес золота.

Я ощутил застрявший в горле ком. Она и понятия не имела, как много значили для меня ее слова. Конечно, она жестоко ошибалась. Но тем не менее эти слова чертовски трогали.

Поднявшись с меня, Элиана спрыгнула с кровати и обернула простыню вокруг груди. Я же не сдвинулся с места, оставшись лежать, и принялся наблюдать, как она ходила по комнате. Девушка с любопытством рассматривала каждую часть моей студии: подставку для инструментов, место, где я лепил глиняные шаблоны своих скульптур, стол, на котором обычно лежали наброски… Наконец, она направилась к моей текущей работе.

Наблюдая, как она осторожно приближалась к почти законченной скульптуре, оценивая каждый ее дюйм опытным взглядом куратора, я ощутил, что внутри все сжалось. Я видел эмоции, что отражались на ее лице. Волнение, любопытство… затем печаль, неподдельная и опустошающая.

Элиана обошла скульптуру и замерла у передней ее части. Я заметил, как девушка открыла рот, сполна оценив тот эффект, что производила вся работа целиком. Глаза ее наполнились слезами, и она шагнула ближе к уже законченному мальчику, неуверенно сжимавшему в маленьких ручках пистолет. Глаза его были неестественно широко раскрыты, он плакал кровавыми пулями. Затем я увидел, как взгляд ее переместился на мужчину двадцати с чем-то лет. Он стоял позади маленького мальчика, твердо удерживая его руку с пистолетом, побуждая того стрелять.

Мраморного человека я еще не закончил. Не вырезал лицо. Я пока не решился придать ему свои черты. Этому гребаному парню, в котором больше не узнавал себя. Тому, кто заставлял своего младшего брата убивать…

Я напрягся, ожидая, что Элиана завалит меня вопросами. И, несомненно, поинтересуется, что же послужило вдохновением. Но, к моему удивлению, она просто вытерла глаза, так ни разу и не взглянув в мою сторону. Вместо этого она двинулась в дальний конец комнаты, к огромному роялю, что поставил там Вин.

Элиана провела рукой по блестящему черному инструменту и резко повернула голову ко мне.

– Он твой? – затаив дыхание, спросила она.

– Вина, – ответил я и нахмурился.

Я с любопытством наблюдал, как она гладила инструмент, словно бы перед ней был драгоценный камень.

Элиана направилась к передней части рояля. Она подняла крышку, открывая клавиши.

– Как красиво, – восхищенно произнесла она и вновь взглянула на меня. – Это концертный «Стейнвей».

Все еще оставаясь на кровати, я перекатился на бок и подпер голову рукой.

– Ты играешь?

Элиана кивнула, все еще пораженная проклятым роялем, и хмыкнула.

– Я играла всю свою жизнь. Как и мама. Она меня научила. Но у нас было самое обычное пианино… совсем не похожее на это. – Элиана села на стоявший возле инструмента табурет и погладила белую и черную слоновую кость. – Еще с детских лет пианино стало моей жизнью. И я до сих пор люблю играть. Затеряться в мелодии любимого произведения. – Элиана наклонилась вперед и вздохнула, лицо ее осветилось. – Он великолепен.

Не знаю, что такого в ней было, но я просто не мог отвести от девушки глаз. Может, меня привлекли радость и страсть, плясавшие в ее глазах. Она сидела на пыльном кожаном табурете, покрытая лишь простыней, той самой, на которой мы только что трахались. Растрепанные длинные волосы свободно спадали на плечи.

Она походила на картину.

Элиана высвободила руки из-под простыни, теперь повисшей у девушки на талии. При виде обнажившихся округлых грудей я подавил стон. Но Элиана не замечала, что я наблюдал за ней. Взволнованно улыбаясь, она согнула руки и поставила пальцы на клавиши.

Когда прозвучала первая нота, я затаил дыхание. Сосредоточившись, она проверила звучание и подвинула ноги поближе к педалям.

А потом закрыла глаза, на ее прекрасном лице появилось безмятежное выражение. Элиана начала играть… настолько идеально, словно ее учил сам Моцарт или кто-то в этом роде. Эта музыка как нельзя лучше подходила ей и ее заразительному отношению к жизни. Звуки были пронизаны надеждой, любовью и радостью… будто колыбельная, но более впечатляющая. Эта мелодия вызывала ощущение, что моя жизнь может стать лучше.

Ведь именно это и сделала Элиана. Она заставила меня почувствовать, что жизнь может измениться к лучшему.

Не знаю почему, но от исполняемой ею музыки у меня на глаза, как у гребаного слюнтяя, навернулись слезы. Этой мелодией она словно рассказывала о своих чувствах ко мне… делилась мыслями по поводу нас и только что случившегося между нами.

Я наблюдал за Элианой. По мере того, как менялась сама мелодия, изменялось и выражение ее лица. Оно становилось то счастливым, то печальным; порой казалось, что она вот-вот расплачется, а потом вдруг на нем отражалось обожание. Я никогда не видел подобного, но сейчас у меня сложилось впечатление, будто она создана именно для того, чтобы сидеть на табурете перед пианино и играть самую прекрасную музыку, что я когда-либо слышал.

Меня полностью захватило все, что было с ней связано. Ее длинные тонкие пальцы стали медленней касаться клавиш, и мелодия изменилась, превратившись в менее сложную, зазвучала спокойнее. Девушка покачивала головой из стороны в сторону, затерявшись в музыке. И, глядя на нее, я ощутил, как внутри зародилось нечто и побежало, словно лава, по венам. Прежде я даже не осмеливался на подобное чувство… И, честно говоря, не знаю, испытывал ли его раньше…