— С этой мыслью, помнится, она покидала квартиру.

— Тут летучие мыши водятся, из ботанического сада да пещер у моря прилетают. Ищут, где спрятаться потеплее.

— Летучие мыши? — Рори замерла и заозиралась.

— Маленькие совсем, — продолжил Эдам, заметив ее реакцию, отвлекая от пережитого прежде. — Хорошенькие. С носами влажными и крыльями мягкими.

— Ты их трогал? — осторожно поинтересовалась.

Зачем их трогать?! Даже представить такое... Стой, воображение, не надо!

— Не отвечай.

Эдам уже открыто усмехнулся и перехватил ее выставленную вперед руку.

— Ты хочешь сказать, что где-то в спальне притаилась летучая мышь?

Рори не боится сама проверить, не после часов, проведенных с Прожигателем.

Она узнала его настоящее имя, он представился, когда вел ее по городу.

И Рори шла, неподвластная себе, по безлюдным улицам. Он говорил без перерыва, ее похититель, делился наболевшим....

... «Ты не должна забывать свои корни. Откуда ты. И кому принадлежишь. А ты... Вы все — предали! Вы виноваты! Она нас спасла, вырастила, дала все, что имеем. Подарила нам самих себя. Ирида... наставница — она наш создатель, богиня...»

... Но использовать это имя, даже мысленно, — не могла. Оставит прозвище.

Надо отстраниться. Не вспоминать. Лучше вот — на летучих мышей переключиться. И на довольную ухмылку Эдама.

Он ей нужен. И она не собирается отступать.

Первый шаг — заманить в спальню. А там — положиться на женскую интуицию.

«На страже вашего спокойствия!» Так?

— Проверишь?

Эдам проверил. Скрупулезно и обстоятельно. Наслаждался ее личным пространством, еле уловимым запахом на тканях, на подушке, мягкостью пижамы, на которую наткнулся, приподнимая край одеяла.

Его чувства обострились. И остаточный адреналин в крови требовал разрядки.

— Она тут? Нашел? — Рори подошла сзади и заглянула ему через плечо. Попыталась. На деле, просто прижалась грудью к его спине.

— Нет.

— Тогда не уходи, пожалуйста. Ложись тут.

Белыми нитками шито, но Рори не умела по-другому.

Эдам прокашлялся.

— Ты не голодная? — отвлечь. И ее, и себя.

— Хочу клубники. И целоваться. — Над ответом задумываться не пришлось. Счастье, когда озвучиваешь свои желаия, не фильтруя.

Осень. Откуда взяться клубнике?

А вот поцелуи — с этой задачей Эдам должен справиться.

Она остановилась напротив. Глаза в глаза. Серые напротив карих, почти черных в полумраке комнаты.

Минута без слов и движения.

Эдам сжимает ладони в кулаки.

— Обними же меня, — прошептала Рори наконец.

Пальцы обхватили ее подбородок, сжали сильнее, чем Эдам намеревался, удерживая и фиксируя. Поцеловал же в противовес хватке осторожно, с нежностью, от которой у Рори перехватило дыхание. Медленно и тягуче, касаясь только поверхности ее губ. Словно она соткана из шелковых ниток — тронь чуть сильнее, и испортишь.

Но Рори — создание из плоти и крови, и противостоять желанию ответить сильно, жадно, со всеми фонтанирующими рядом с ним эмоциями, не смогла.

Застонала. Притянула Эдама за плечи ближе и ниже, к себе. Короткие ногти скользили по ткани рубашки.

Куда только делся ее страх? Эдам? Его экран? Или ее желание к нему? Все вперемешку?

Не говорили ни слова, стояли в объятиях друг друга и целовались, закрывшись от всего мира.

— Я не позволю тебе сделать то, к чему толкает отчаяние, — Эдам отстранился ровно настолько, чтобы прошептать слова ей в губы. — И страх. Тебе нужен экран?

— Нет.

Эдам было отступил, но Рори не пустила его. Сделала шаг следом как приклеенная.

— Мне нужен ты. Не как экран. Ты защищаешь меня от моего же дара, не даешь принять больше, чем я смогу выдержать. Это понятно. Прочувствовала на своей шкуре... Но, Эдам, я... — Рори перевела дух и уткнулась лицом ему в грудь.

Чтобы связно выражать свои мысли и сохранять способность мыслить, нужно чуть больше пространства. Пары сантиметров достаточно.

— Я не могу не реагировать на тебя. Мне нужно больше. Мне нужен весь ты.

Ее слушали, не отводя взгляда.

— У меня странно все по жизни выходит. Как-то... криво и косо. И я ожидаю самого худшего, как всегда. Или мой дар, или характер все испортят.

Высказавшись, притихла. Никогда не страдала чрезмерной открытостью и простотой выражения сокровенного, а тут откровение за откровением.

Осень на нее так влияет? Дождливая погода, не иначе.

— Что ты знаешь об экранах, Неженка?

25

Здесь и сейчас. Все решится? Она узнает его ответ?

— Важного, по всему, не знаю. Расскажи? — коснулась ладонью его щеки, чувствуя покалывание отросшей темной щетины.

— Мы зависимы от медиаторов так же, как вы от экранов, если не больше. И если медиатора способен закрыть любой свободный экран, то для экрана, построившего стабильную, постоянную связь с одним медиатором, разорвать эту связь или вступить в подобную с другими — невозможно, не лишившись части себя.

Они были детьми, когда между ними зародилась связь медиатор-экран и началась настройка друг на друга. За прошедшие года эта связь сама по себе истончилась.

Как думал Эдам — исчезла. Ошибался.

Просто привык держать дистанцию со всеми, особенно с одаренными. Главная жизненная установка, так сказать.

...Однажды он влюбился в одаренную. Слабую. Она прекрасно, в принципе, жила и без экрана. Но он влюбился. Захотел и позволил себе эту слабость.

Потом узнал, что у нее разделение обязанностей: для постели и релакса — он, для общественной жизни — другой, для карьеры — третий.

— А на что ты рассчитывал? — спросила его та одаренная.

Рори скомкала в ладонях рубашку на его груди. Слушать о его прошлом — больно.

— Однажды открывшись, впустив медиатора в себя, свою энергетику экраны настраивают полностью на него. Перестроиться — требует неимоверных усилий. Те из нас, кто пробовал, молчат, лишь предупреждая быть осторожнее. Не кидаться в омут с головой, пока точно не будешь уверен во взаимности.

Ее ладони на груди Эдама ощущают жар, и, несмотря на это, пальцы Рори ледяные. От его глухого, тихого голоса они еще больше деревенели, напряженные так, что начинали болеть.

— Это с экранами из нормального мира. Амирановцы сложнее. В монастыре нас меняли, лишали личного, человеческого. Одну за другой... Сначала светлые, такие, как возможность радоваться, предвкушать, быть благодарным... Потом остальные — страх, гнев. Осталась холодная расчетливая ярость.

Ледяное пламя, стабильно наготове, дотронься — ужалит.

Они будто накрывали наши чувства вуалью, занавесью, отделяющей меня — разум и дар, от меня — живого и чувствующего. Выжил —