трусливый брат, не имеющих духу довести начатое до конца что в прошлом, что сейчас.

Он тоже заплатит по счетам. Ишь ты!.. Канцлер! Три ха-ха. Обаятельный оппортунист, самое ему место в клоаке политики.

Ирида закончила есть и отложила ложку. Вилки или, тем более, ножа здесь не выдавали.

Смешные люди. Будто в ноже сила. Будто какой-то нож — оружие ее возмездия!..

Ее оружие опаздывает... Вчера должен был прийти... провести представление у нее под окном. Там, где фонари, где она сможет смотреть в лицо той, которой подарила жизнь. Смотреть, как та жизнь, как и драгоценный дар, из нее уходят.

Все и всё исчезнет, час расплаты Системы приближается. Месяцы, недели... дни...

Ну ничего... Она подождет. Умеет ждать, это качество у нее не отнять.

Всему свое время. Оно все расставит по местам.

Не сейчас, так позднее.

... Лязгнул засов, и тяжелая металлическая дверь отворилась. Сначала, как обычно, зашел медбрат, по комплекции больше напоминающий бойца-тяжеловеса. С таким же отпечатком интеллекта на лице, оставленного, по всему — боксерской перчаткой.

За ним — стражи в черных мундирах.

У Ириды заклокотало внутри от ненависти. Горло издало какой-то протяжный, утробный звук вне контроля разума.

Разум оставался холодным и ясным. По-другому никак.

По-другому Ирида бы не выжила.

— Настоятельница, — кивком и легким поклоном поприветствовал первый из вошедших.

Показное уважение?

Ирида скупо улыбнулась. Она эти игры знает. Практикует, когда выдается оказия. Наслаждается.

Поиграем.

— Стражи, — вернула кивок.

Подниматься со своего места у зарешеченного окна не стала. Много чести.

— Вы не против побеседовать с нами? — в камеру вошел высокий блондин с резкими чертами лица, за ним — двое. Старик-служака и кое-кто поинтереснее — черноволосый страж, избегающий смотреть ей в лицо. Экран.

Ирида остановила на нем взгляд.

Она легко распознавала своих воспитанников, сколько бы лет ни прошло. Не потому, что помнила лица, нет... просто всех амирановцев объединяло общее прошлое. Нечто неуловимое в выражении лица ли, взгляда, в осанке или манере держать себя... То, от чего не избавишься, ни наведя лоск, ни переодевшись в дорогую одежду или отучившись в университетах. Ни даже пройдя войну. Та, напротив, еще усиливала отпечаток Амирана.

— Так поздно? У меня больничный режим, и скоро спать...

Допрашивать пришли.

Брат — слабак. Даже в такой мелочи, как задержать стражу до утра, — бессилен.

Или не захотел?

— Это не займет долго.

— Ну, представьтесь тогда, молодые люди.

Ирида позволила себе улыбнуться искренне. Предвкушающе. Приоткрывая истинную себя.

Пахло в больнице плесенью. И лекарствами. И сумасшествием.

Запах этот, словно споры грибов, казалось, прилипает к коже, лезет в нос и рот, норовит застлать глаза, пробраться в разум, находя твои слабые места, ударяя по ним умело, как опытный фехтовальщик.

Нестерпимо хотелось проветрить. А лучше убраться подальше из этого места и долго стоять под горячими струями воды.

Эдам давно не чувствовал себя настолько паршиво. Уязвимо.

Будто он снова ребенок. Слабый. Продрогший в пижаме из жесткого волокна.

Не мог заставить себя посмотреть настоятельнице в лицо. А тело... тело помнило голод, и холод, и упражнения, и наказания.

Мышцы стало сводить от проснувшейся памяти тела. Оно рефлекторно дергалось, готовое исполнить ту или иную позу по одному лишь слову-повелению настоятельницы. Замереть, чувствуя каждой мышцей напряжение. Принимая удары — физические от смотрящего, ментальные от медиаторов вокруг. Выдерживать создаваемое ими напряжение эфира, максимальное напряжение — основная задача экранов.

Слава всем богам, они не взяли сюда Рори! Ей бы в этом проклятом месте пришлось куда хуже, чем ему. Окунуться с головой в прошлое, которое всем существом стремился забыть... А оно — живое!

Сидит перед тобой. Разговаривает.

Повезло, что Рюска начальство не задержало, примчался чуть ли не сразу вслед за ними.

Раньше начнут, раньше закончат.

Он не тот мальчишка, каким был в Амиране. Он сильнее.

— Начальник отдела Томас Рюск, — он прошел вглубь небольшой узкой комнаты и сел на второй стул, напротив Настоятельницы. — Старший помощник Михаль Хаффнер, и спецагент Эдам Войцеховски.

Хаффнер и Эдам также сделали шаг вперед, однако остались стоять в центре комнаты. Садиться на койку им и в голову не пришло.

— Спецагент... Мы же с тобой знакомы, не так ли, Эдам?

Рюск лишь мгновение подождал, давая Эдаму время отреагировать. Дождавшись лишь молчания, продолжил прямо:

— Расскажите нам о Бенжамине Казе.

— Бенни? Милый, аккуратный мальчик. А что с ним?

Глаза наставницы блестели, свет от настольной лампы играл на влажной поверхности. Она промокнула их уголком салфетки.

— Вы видитесь с ним?

— Так приятно, когда выросшие ученики приходят навестить старую наставницу...

— Он подозревается в убийствах.

— Бенни?! Не может такого быть!

Так тяжело удержаться и не рявкнуть, чтобы прекратила этот фарс.

— Может. Он наш главный подозреваемый. — Рюск выдохнул и снова настроился на образ монаха. С Глухих гор, да... Монах этот за сегодня его уже столько раз выручал, не счесть!

— А кроме него есть еще подозреваемые? Еще экраны? — взгляд на Эдама. — Тоже, может, из моих учеников? Почему такая несправедливость? Меня посадили пожизненно, а моих друзей до сих пор преследуют? Что мы сделали обществу, Системе, что заслужили эти гонения?

Актриса из настоятельницы никудышная, а может, просто не считала необходимым стараться играть правдоподобно.

Ее взгляд все чаще обращался к окну.

Рюск глянул — сквер с памятником, фонари, черные очертания бараков на фоне звездного неба. Луна круглобокая.

— Мы проверим все. И всех. Каждую щель в этой больнице... — Рюск склонился ближе. Глаза в глаза.

Старая женщина и страж в полном расцвете сил. Ей ли с ним тягаться?

Она рассмеялась.

— Ученики не подводят меня! — Маска отпала, перед стражами сидела не старуха, даже не женщина. Сумасшедшее, одержимое существо.

Она не удержалась на стуле: чуть ли не пританцовывая, встала, прижала лицо к стеклу окна.

— Он пришел... — шепот, яростный и оглушающий, как град смеха до него.

Рюск также вскочил на ноги.

— Эдам? — позвал.

Но Эдам уже и сам видел.

Рори в объятиях Бенжамина. Прижимает ее спиной к своей груди, лица у обоих запрокинуты к окнам. К настоятельнице. К Эдаму.

В руке Казе, касаясь крышкой обнаженного горла Рори, — грязная бутыль. Эту свою жертву он оглушать не собирается.

— О, она будет страдать, бедняжка... — оглушающий шепот, и взгляд наставницы, как приклеенный, следит за малейшими изменениями на лице жертвы, бледной, что