– Ты видишь улитку? Я вижу! Она большая и розовая, там внутри кофе. Хочу флэт вайт с вишневым сиропом. Осенью хочется сладкого, правда? Ты замечал?

В киоске, похожем на огромную улитку, я заказываю для нее флэт вайт. Бариста клацает рычажками, кофе-машина шипит, изрыгая струи пара.

– Вам нужна трубочка?

– Мне?.. Нет-нет-нет, не пью кофе через трубочку! Можно обжечься. Эта ваша машина все делает слишком горячим. Там что-то с высоким давлением – вы знаете?

Бариста улыбается девушке, она – ему. Берет картонный стакан, а мне отдает зонтик:

– Ты будешь с ним заботлив, правда?

Делает глоток:

– Ммм, как вкусно! Я знаешь о чем подумала? Сейчас выпью еще, и тогда расскажу. Очень вкусно!..

Она на полминуты замолкает, и я, наконец, нахожу слова для начала. Говорю:

– Я встретил двух собак. Первым был золотистый ретривер, очень ухоженный, с блестящей шерстью, в тонком ошейнике цепочкой. Вечером он бежал один через парк, тревожно оглядываясь, и я спросил его: «Ты что, потерял хозяина?» Он подошел и поглядел на меня – осторожно так. Обычно ретриверы доверчивы, любят внимание, а этот держался в стороне. Я присел и протянул к нему руки. Хотел прочесть табличку, что у него на ошейнике. Пес сделал шаг ко мне, но едва я взялся за поводок, как он вырвался и убежал прочь. Вторым был дог. Хозяин велел ему сидеть у дверей магазина, а сам зашел внутрь. Всякий раз, как кто-то открывал дверь, дог заглядывал. Он не собирался входить – знал, что нельзя. Но если бы удалось увидеть хозяина, ему стало бы легче. Вышел мальчишка, воскликнул: «Ничего себе, собацюга!» – и бесстрашно погладил дога по голове. Дог не укусил и не зарычал. Он не знал, можно ли, чтобы чужие его гладили… но ему было приятно.

Мариша говорит в ответ:

– О! Спасибо, что напомнил! Я тоже видела собаку, было так забавно! Дворняга перебегала дорогу поперек бульвара Леси, через все восемь полос, и машины притормаживали, чтобы ее не сбить. А я стояла на тротуаре. Собака подбежала, я погладила ее и говорю: «Вот глупая! Рядом же светофор есть! Неужели совсем правил не знаешь?..» Представь: так и сказала! Правда-правда. Наверное, это была не киевская собака, а приезжая.

Я говорю еще:

– У князя Владимира на склоне погасили крест. Помнишь, крест в руке памятника прежде был выложен белыми лампочками? Сверкал так, что с левого берега видно. Ночью склон совсем темный, памятника словно нет, только крест сияет! Даже слегка глупо выглядело – смотришь и думаешь: «Вот те крест!». Но теперь погасили, и его сильно не хватает… Князь Владимир стал похож на свою тень.

Мариша замедляет ход. Угрюмый исторический музей нависает над нами, языческие пузатые бабы покрыты моросью, словно вспотели. Ветер пробирает по спине. Мариша смотрит на меня, и что-то едва-едва меняется в ее лице… Нет, вру: ничто не меняется, ни малейшей черточки, заметной глазу. Только пауза перед ответом на секунду дольше, чем всегда.

– Как он погиб? – спрашивает та, вторая женщина.

– Кто?.. – глупо переспрашиваю я. Она молчит в ответ.

– Откуда ты узнала?.. Я не говорил… – это еще глупее. – Моего друга звали Вадим. Погиб в мае. Вадим пришел допросить подозреваемого, и тот его застрелил.

Вторая женщина одета в желтый плащ и вязаный берет, и резиновые сапоги в цветочек. У нее пухлые губы, круглые глаза, прямоугольные очки. Она как две капли воды похожа на мою бывшую сокурсницу Марину, даже имя похоже. Вторую женщину зовут Мари. В ее паспорте на странице «особые отметки» стоит квадратный штампик: «пситех ранг IV». Ферзь.

Она говорит:

– Ты вложил в метафоры больше, чем планировал. Я услышала: ты потерял близкого человека, мужчину – друга. Он был старше и опытней тебя, ты полагался на него во многом, хотя и конкурировал. Теперь ты печален, подавлен, растерян. Тебе нужна моя помощь в очень важном деле, ты стесняешься просить и пытаешься себя заставить. Но сначала, может быть, просто расскажешь? А я послушаю.

Как о таком расскажешь? Откуда взять слова, как слепить вместе?

– У меня нет опыта, – говорю. – Я не учился об этом рассказывать.

– Пойдем.

Она ведет меня к лавке – той, что внутри разинутой зубастой пасти Чеширского кота. Мы садимся. Неожиданно для себя я говорю:

– На затворной раме были свежие отпечатки. Его отпечатки, Вадима. В телефоне четыре вызова. Синяки на лице, груди, животе убийцы, несомненно, вызваны побоями. На предплечьях тоже ссадины – пытался защищаться… Убийца защищался от Вадима. Чушь… Такая, что и говорить сложно…

Добрый десяток раз я слышал этот абсурдный набор фактов – от следователей, адвоката, из уст самого убийцы… Это был бред – больной и несуразный. Когда принимаюсь повторять его, делается тошно, словно выплевываю куски гнилой пищи. Марина трогает мою руку – не держит, не гладит, а именно трогает. Медленно, будто взбираясь по крутым ступеням, я выкладываю все.

Около девяти часов вечера 21 мая Вадим Давиденко, пситехник ранга ладья, встретил подозреваемого Юрия Малахова около его дома и предложил побеседовать в частном порядке. Малахов согласился – Диму вообще редко кто-либо отказывал. Имеются свидетели того, как двое входили в подъезд. Они поднялись в квартиру к подозреваемому, расположились в гостиной, Юрий принес чаю. И вдруг, с места в карьер, Дим потребовал от него признания в двух убийствах.

Юрий был крайне удивлен: пситехник не предъявлял улик, ни о чем не спрашивал, никак не аргументировал, лишь перечислял жуткие подробности обеих смертей и требовал признания. Малахов, разумеется, ни в чем не признался и попросил Дима уйти. Тогда ладья вынул табельный пистолет и ударил Малахова по лицу. (На рукояти остались следы крови подозреваемого, на скуле – соответствующая ссадина.) Малахов упал, и Дим принялся избивать лежачего: ногами, рукоятью пистолета. Малахов защищался (получая синяки на предплечьях, их фото весьма эффектно смотрелись в суде), часть ударов пришлась в корпус, оставив многочисленные ушибы и три сломанных ребра. Медэкспертиза подтвердила: некоторые из полученных повреждений невозможно нанести себе самому.

Вероятно, пытка длилась минут двадцать. В конце концов, избитый и раздавленный Малахов взмолился о пощаде и сказал, что готов сознаться в чем угодно. Пусть Дим только укажет, что подписать, и он, Малахов, подпишет. «Ты жалок! – отрезал Дим. – Бесполезно что-то подписывать, в суде ты от всего откажешься, и тебя оправдают. Я буду судить тебя прямо здесь». С этими словами он нацелил пистолет в лицо подозреваемому и передернул затвор (оставив на затворной раме отпечатки пальцев). «Ты ведь женат! – вскричал в ужасе Малахов. – Если тебе плевать на закон, то подумай хоть о своей любимой! Она возненавидит тебя, когда узнает, что сделал!» «Жена обрадуется, что ты получил по заслугам! – уверенно заявил Дим. – Хочешь, прямо сейчас спрошу ее?» С этими словами он извлек из кармана телефон и набрал номер. Алена не отвечала, Дим перезвонил. Затем еще раз и еще. (Звонки остались в его протоколе исходящих.) Он забеспокоился, что Алена не брала трубку, и на пару секунд отвел глаза от своей жертвы. Отчаяние придало Малахову решимости. Он рванулся к ладье и вывернул руку с пистолетом. Оружие выстрелило, пуля пробила печень Вадима Давиденко (вокруг раны возник пороховой ожог от выстрела в упор). Дим упал, пистолет остался в руке Юрия.