– Там светло и зелено, приятно па…

Не успеваю договорить – Мари звонко хлопает в ладоши.

– Вот и все. Готово.

Несколько минут я прихожу в себя. Марина ждет, глядя в окно. По крыше и лобовому стеклу отбивают дробь капли дождя. Тихо играет лаунж – ферзь включила его перед началом процедуры.

– Как работает защита? – спрашиваю, наконец.

– Очень просто. Помнишь чувство, которое было, когда я щелкала пальцами?

– Конечно, помню. Как будто струна…

– Не объясняй. Просто помни. Это чувство – маячок. Защита выдерживает определенную мощность воздействия. Пока сила атаки ниже предела, тебе ничего не грозит. Но если почувствуешь это, – она щелкнула пальцами, – значит, сила атаки начинает превышать мощность защиты. Тогда ты в опасности. Немедленно разрывай контакт.

– Насколько быстро?

– Ни одна суггестивная методика не срабатывает мгновенно. Врагу понадобится несколько минут, чтобы как-то повлиять на тебя. Не давай ему этого времени. Как только зазвенела струна – уходи. Обещай, что сделаешь так, – и я буду спокойна.

– Обещаю.

– Спасибо!

– Это тебе спа…

– Да ладно!

– Не могу передать, как я тебе…

– Говорю – да ладно! Я это сделала не для тебя, а для собственного спокойствия. Иметь на совести твои похороны – не то, о чем я мечтала… А если хочешь поблагодарить – угости бифштексом.

– С удовольствием! Угощу чем угодно!

– Но не сейчас, а потом – когда поймаешь своего убийцу.

– Хорошо.

Вопрос не дает мне покоя, и я говорю:

– Марина, как работает то, что ты установила?

– Ни за что не скажу. Оно работает, пока ты не осознаешь. Вытащишь в сознательное – лишишься защиты.

Иду на вы

Во дворе этого дома я был дважды: утром 21 мая, перед памятным первым допросом (не сосчитать, сколько же их было потом!..), а затем – ночью следующего дня… Сейчас – третий раз.

Я въехал сквозь арку в тесный тенистый дворик, обжатый дореволюционными четырехэтажками, легко нашел «октавию» Малахова, заблокировал ее своей машиной и принялся ждать.

Я мог, пожалуй, подняться к нему, позвонить в дверь. Он, возможно, даже впустил бы. Но от мысли войти в ТУ квартиру мороз пробирал по коже. Удивительно, что сам Малахов вернулся сюда! Неужели не нашлось родственников или друзей, у кого пожить первое время после освобождения?.. Впрочем, на суде и вправду знакомых Малахова было крайне мало – два-три человека, и те, по всему, не особо близкие. Одинокий, лишенный друзей убийца…

Времени было вдосталь. Я взял отпуск. Я не собирался ни в какие путешествия, хотя все сочувствующие – а их нашлось немало – единодушно советовали мне это. Отвлекись, развейся, смени обстановку… Новые впечатления, еще чего-то там новое… Нет, я не хотел ни новых приключений, ни развеяться в дальних странах. Но ходить на работу вдруг стало невыносимо. Устал от Бетси, энергично и приторно сопереживающей; устал от самодовольной замужней Элен, которой, по большому счету, на все плевать; особенно устал от капитана Сана Дмитрича, поверившего в итоге – скрепя сердце, не без труда, но поверившего! – в предсмертное сумасшествие Дима. «Владя, такое дело… Все совершают ошибки, даже лучшие из нас. Все рано или поздно срываются – работа у нас такая. С этим смириться нужно, Владя…» Не видеть бы их всех какое-то время – то ли недельку, то ли пару лет.

Киев в октябре становится похож на Львов или Прагу. Словно вековая усталость накатывает на него, и город обнажает свою печаль, жалеет сил, чтобы выглядеть бодро и величаво. Сочится дождевая вода в трещины тротуаров, сереет от сырости штукатурка, оплывают каштаны мокрыми погасшими свечами… Я глядел на капли, сползающие вяло по лобовому стеклу и ожидал. Ожидание – мое привычнейшее дело. Последние пять месяцев из него и состояли. Вот, всплывет улика, которая докажет. Вот, обнаружатся факты, опровергающие. Вот, прокурор решит возобновить следствие по Петровской и Березину в виду вновь открывшихся… Пять месяцев я ждал суда. Жила во мне надежда – наивная такая, умильная надеждочка, – что прямо в зале суда прокурор предъявит разгромные доказательства, а-ля лейтенант Коломбо, сокрушит лживую защиту обвиняемого, вытащит на поверхность долгожданную истину. Мы узнаем… плевать на «мы», я узнаю: Петровская, Березин, Вадим – как они умерли?!

Когда стемнело и двор окончательно опустел, я завел двигатель и впечатался в задний бампер Малаховской «шкоды». Его сигнализация завыла. Прихватив полицейский фонарик, я выбрался из кабины. Спустя несколько минут он вышел во двор, стремительной и нервной походкой направился к машине. Он не мог меня узнать: горели, ослепляя его, фары, горел фонарик, а мое лицо оставалось в тени. И голос он вряд ли вспомнил бы – я сказал ему всего пару фраз много-много недель назад.

– Простите, это ваша машина?.. Я случайно задел вас, когда парковался, мне так неловко! Кажется, бампер треснул – вот здесь.

Я указал пятном света на трещину, Малахов нагнулся, чтобы рассмотреть. Тогда я переключил фонарик на электрошок и приставил к его шее. Оказывается, разряд трещит только в открытом воздухе – проходя сквозь кожу, он почти неслышен, лишь легкое жужжание. Малахов упал. Я присел рядом, распахнул куртку на его груди и снова ткнул фонариком. Глядя, как он корчится на мокром асфальте, я с трудом заставил себя прекратить экзекуцию и достал из кармана моток скотча. Связал ему руки, затем лодыжки, крест-накрест залепил рот. Втащил полуобморочное тело в машину и выехал из двора.

Золоченные улицы заструились мимо нас. Блестящий и притихший ночной город, над ним – сиренево-пурпурное от огней небо. Удачные декорации, прекрасная мизансцена. Мне захотелось остановиться на красный свет, и чтобы рядом оказался полицейский. Почувствовать, как бьется сердце те сорок секунд, пока человек в форме смотрит сквозь стекло на меня, на мою жертву. Разглядит ли скотч на губах, не разглядит?.. Каково это – уходить от погони?..

Но светофоры таращились зелеными глазами. Когда Малахов очнулся, я уже сворачивал в Голосеевский лес. Пленник не стонал, не пытался освободиться. Я только услышал, как он пошевелился.

– Владимир Шульгин, пситехник, слон. На всякий случай, вдруг тебе интересно. Друг Вадима Давиденко, ныне покойного. Опять же, если тебе интересно.

Миновали корпуса Аграрного Университета, вросшие в лес, потряслись на череде «лежачих полицейских», свернули. Дорога провалилась в лесную темень, пропали фонари.

– А если вдруг тебя заинтересуют мои намерения… Ты давеча говорил: Вадим хотел тебя казнить без суда и следствия. Это, конечно, чушь полнейшая. Но ты так заманчиво ее рассказывал, так убежденно. И я вдруг подумал: а неплохая мыслишка…

Поворот, еще поворот. Темный забор вокруг конюшен, узкая полоска бетона вдоль озера, затем дорога стала грунтовой и окончательно затонула в чаще. Углубившись еще на полкилометра, я затормозил. Зажег лампочку над головой Малахова. Надменные, презрительные глаза. Не боишься? Ну, конечно! Ты уверен, что можешь все. И хорошо, что уверен. Давай, попытайся!