И в довершение всего несколько высокоумных городских дам, лечась о нравственности молодого поколения, потребовали закрыть вертеп, где свил гнездо самый гнусный разврат. Обычно городские дамы выступали в поход против Доры раз в году в мертвый сезон между Четвертым июля и окружной ярмаркой. Дора в таких случаях закрывала «Медвежий стяг» на неделю. Это было даже не так и плохо. Все получали отпуск, и делался небольшой ремонт — заново оклеивали обоями комнаты и чинили канализацию. Но в этом году дамы объявили священную войну. Они жаждали снять с кого-нибудь скальп. Летом жить было скучно, и в них точно бес вселился. Они стали докапываться, кто настоящий владелец дома, где предавались пороку, какова арендная плата за дом и к каким побочным мелкомасштабным бедствиям может привести закрытие заведения. Вот какая серьезная угроза нависла над «Медвежьим стягом».

Дора была закрыта полные две недели; за это время Монтерей принял у себя три съезда. Слух о новоявленных неудобствах мгновенно разлетелся по всей округе. И Монтерей лишился пяти съездов, намеченных на следующий год. Дела были плохи повсеместно. Доку пришлось взять в банке ссуду, чтобы заплатить за экспонаты, разбитые во время пирушки. Элмер Рекати улегся спать на полотно Южной Тихоокеанской, и ему отрезало обе ноги. Налетел внезапный, совершенно неожиданный шторм, сорвал с якоря один сейнер, три лодки, их разбило о скалы и выбросило печальным грузом на берег у Дель Монте.

Не находилось объяснений всем этим бедствиям, обрушившимся на монтерейцев. Каждый винил себя. Отчаявшиеся люди перебирали в памяти тайные прегрешения и спрашивали себя, не этим ли они прогневили судьбу. Одни винили во всех бедах пятна на солнце, другие, ссылаясь на закон вероятностей, снимали с солнца всякую вину. Что интересно, даже врачи — и те не могли поживиться на этих несчастьях: верно, болели многие, но все это были настоящие болезни, недоходные, которым не поможешь патентованным средством.

И тут заболела Милочка. Она была очень толстеньким веселым щенком, но пять дней жестокой лихорадки превратили ее в маленький, обтянутый кожей скелетик. Коричневый носик покраснел, десны как будто выцвели. Глаза у нее лихорадочно блестели, все тельце пылало, а иногда бил озноб. Она ничего не ела и не пила, ее кругленький животик опал, прилип к позвоночнику, даже в хвосте сквозь кожу просвечивали косточки. Очевидно, у нее была чумка.

Паника охватила обитателей Королевской ночлежки. Милочка была для всех бесценным сокровищем. Хьюги с Джонсом бросили работу, чтобы ухаживать за больным щенком. Сидели возле нее по очереди. Держали на ее лобике прохладную влажную тряпку, но с каждым днем Милочке становилось все хуже и хуже. В конце концов отправили к Доку делегацию, Элена и Джонса, хотя им очень не хотелось идти. Док в это время изучал карту морских приливов и отливов и одновременно поглощал куриное рагу, главным составным которого была не курятина, а морские огурцы [То же, что голотурии, беспозвоночный тип иглокожих]. Посланцам Королевской ночлежки показалось, что Док взглянул на них не очень приветливо.

— Мы из-за Милочки, — сказали они. — Милочка заболела.

— Что с ней?

— Мак говорит — чумка.

— Я не ветеринар, — сказал Док. — Не знаю, как лечат чумку.

— Ну и что ж? Вы только взгляните на нее. Она черт-те как болеет.

Пока Док осматривал Милочку, ребята стали в кружок, не отрывая от нее глаз. Он посмотрел глазные яблоки, десны. Пощупал ребрышки, которые выпирали, как спицы, слабенький позвоночник.

— От пищи отказывается? — спросил Док.

— Ничего не ест.

— Кормите ее насильно крепким бульоном и яйцами, давайте рыбий жир.

Док показался им холодным и официальным. Осмотрев Милочку, он вернулся к своим картам и рагу.

Но у Мака и ребят теперь появилось занятие. Они варили мясо, пока бульон не приобретал крепости виски. Они вливали ей рыбий жир как можно глубже в глотку, чтобы она хоть сколько-нибудь проглотила. Они держали морду так, чтобы рот образовал воронку, и лили туда теплый бульон. Ей оставалось или захлебнуться, или глотать. Они кормили ее каждые два часа и все время давали пить. Раньше они спали по очереди, теперь не спал никто, сидели возле нее молча и ждали кризиса.

Кризис наступил под утро. Ребята дремали в своих креслах, бодрствовал только Мак, не сводя глаз с Милочки. Вдруг он заметил, что у нее дрогнули ушки, поднялась и опустилась грудная клетка. Шатаясь, она поднялась на свои тонюсенькие ножки, потащилась к двери, попила немножко воды и, обессилев, легла на пол.

Мак радостным воплем разбудил ребят. Он неуклюже плясал по комнате. Все стали что-то кричать друг дружке. Ли Чонг, вынося баки с мусором, услыхал их и презрительно фыркнул. Альфред, привратник, решил, что у Мака пирушка.

К девяти часам Милочка сама съела сырое яйцо и выпила полпинты взбитых сливок. К полудню она стала заметно набирать вес. Через день она уже немножко играла, а к концу недели Милочка опять стала веселым, здоровым щенком.

Наконец-то в этой полосе бедствий забрезжил луч надежды. Признаки добрых перемен стали заметны всюду. Сейнер починили, спустили на воду, и он опять вышел в море. Доре передали, что можно спокойно открывать «Медвежий стяг». Эрл Уэйкфилд поймал двухголового ерша и продал его музею за восемь долларов. Полоса бедствий и тщетного ожидания кончилась. От нее не осталось и следа. В ту ночь занавески в окнах лаборатории были опущены, до двух часов ночи слышались Грегорианские песнопения, а когда музыка смолкла, от Дока никто не вышел. Какая-то работа совершалась в сердце Ли Чонга, и в минуту восточного влияния он простил Мака и ребят, списал лягушачий долг, который был главной причиной душевных мук. В знак примирения Ли Чонг взял пинту Старой тенисовки и понес Маку. Их хождения в магазин «Дешевые товары» задевали его чувства, но теперь с этим будет покончено. Визит Ли как раз совпал с первым здоровым проявлением разрушительного инстинкта у Милочки после болезни. Ее вконец избаловали, и никто больше не собирался приучать ее к чистоплотности. Когда Ли Чонг вошел в Королевскую ночлежку с бутылкой тенисовки, Милочка самозабвенно уничтожала единственные кеды Элена, а хозяева радостно ей хлопали.

Мак никогда не ходил в «Медвежий стяг» по чисто мужской надобности. По его мнению, это отдавало бы кровосмешением. Подобное заведение было у бейсбольных площадок, туда он и наведывался. Вот почему, когда Мак переступил порог гостиной, все решили, что он заглянул выпить пива.

— Дора у себя? — спросил он Альфреда.

— А какое у тебя к ней дело? — в свою очередь, спросил Альфред.

— Мне надо кое-что у нее спросить.

— Что?

— Не твое, черт возьми, дело, — ответил Мак.

— Ладно. Как знаешь. Пойду узнаю, захочет ли она говорить с тобой.

Секунду спустя он провел Мака в святая святых «Медвежьего стяга». Дора сидела за откидной конторкой. Ее апельсинового цвета кудряшки были уложены в высокую прическу, глаза защищал зеленый козырек. Толстым пером она делала записи в бухгалтерской книге-старинном добротном гроссбухе для ведения двойной бухгалтерии. На ней был роскошный шелковый розовый халат с кружевами у запястий и горла. Услыхав, что вошел Мак, Дора повернулась на вращающемся стуле и посмотрела на него. Мак стоял и молчал, ожидая, когда Альфред уйдет. Альфред ушел и притворил за собой дверь.