демон, я с головой в крови, Марья в обморок. Тут уже семеновцы подоспели, которых я выстроил, дворец в караул взяли, а потом уже началось травление заразы. Тогда-то твоя матушка и погибла, отомстили отцу твоему за провал злодеяния. И не нашли до сих пор, кто именно ее сгубил. По сей день простить себе не могу этого.

События того дня я помню смутно. В пятницу 15 марта[62] того года в коридоре раздался шум, ругань, затем громыхнуло так, что в столовой вылетели стекла — это мамин Свет вырвался на волю. Нянька Глафира утянула меня в детскую, где запихнула под кровать, сама же подперла своим объемным телом дверь. А следующее воспоминание — раскинувшая руки мать, лежащая на пороге, смотрящая пустым взглядом в потолок. Потом держащий ее голову на коленях, молча раскачивающийся отец.

Император вскочил и продолжил уже горячась:

— Ведь что этим иродам надо было?! За власть они держались, за вольности свои! Платон Зубов етил мою матушку, но из всех ее полюбовников был пустейшим! Потемкин! Ох, не любил я его! Ох, ненавидел! Но он и воровал обозами, но так и дорогу за свой счет построит, и полк снарядит. Крымскую кампанию чуть ли не за свои деньги сделал! Я тогда против был, но сейчас признаю, что хороший это доход государству был. А Зубов только лицом хорош был! Все вокруг себя подмял, скотина! К его дому на Морской с утра просители выстраивались, всю улицу каретами запруживали. Как к министру ездили. А он только под себя греб! А как вздумалось ему на зайца поохотиться, так весь его поезд перекрыл дорогу на Царское Село, пока этот дурень ждал, что ушастого ему выгонят! Все, что они хотели — продолжать жрать в три горла, ничего для того не делая. И Сашку совратили…

— Зачем цесаревича тогда убили? — тихо спросила я. — Могли ведь судить.

Государь встал передо мной и направил свой жесткий взгляд прямо мне в душу:

— Запомни, Саша. Кто раз тебя предал из корысти, того за спиной оставлять нельзя. Если предал, ранив душу, то не имей с этим человеком никаких дел. Если же покусился на твою жизнь — убивай. Александр выбрал свой путь, за него в любом случае бы ответил. Оставлять его дышать никак нельзя было, он как полковой стяг для всех заговорщиков был бы, — Павел Петрович вздохнул. — Вот и думаю теперь, что кровь ваша семейная императорскую кровь уж слишком легко льет.

— Это папенька лил, я пока спасла, — пробурчала в ответ.

— Твоя правда, — легко согласился Император. — За это тебе отдельная благодарность будет. Жалование за год получишь в награду, но тебе деньги — тьфу, знаю твои доходы. А вот титулом тебя порадую. Княгиней не сделаю, баронессой мелковато, так что быть тебе с сего дня графиней Болкошиной, о чем сейчас же и объявлю, когда говорить закончим. А после отловишь Ростопчина, должен уже скоро сюда явиться, не мог не услышать, с ним все обговоришь. Проверишь сперва, потом поговоришь. А теперь слушай внимательно…

Глава 9

Если кто-то ничего не знал о Федоре Васильевиче, то мог бы счесть его плутоватым комедиантом, продающим легкие пьески по заштатным театрам. Писал, кстати, граф весьма пристойно, и автором мог бы стать популярным. Вот только безобидным рухнувшего в свое время, но возродившегося из пепла Ростопчина полагать было бы крайне неразумным.

После заговора 1801 года должности в миг лишился генерал-прокурор Обольянинов, которого Павел Петрович, говорят, прилюдно отчитал страшными словами. Петр Хрисанфович вылетел с должности со скоростью пули, осел сначала в Москве, где завоевал симпатии местного дворянства, проповедуя ему об обидах на Государя, за что был выслан в Тобольск заведовать почтой, где и скончался от чрезмерного злоупотребления водкой[63]. Незавидная судьба для того, кто был чуть ли не вторым лицом в государстве, но в столичном обществе вызывал лишь ненависть, ронявшую тень и на самодержца.

Тайная экспедиция при Сенате, проспавшая заговор, была упразднена, на ее месте создана Тайная полиция, которую и возглавил граф Ростопчин, спешно выведенный из опалы. Федор Васильевич обиду на Императора таить не стал, высказал ее в лицо и дал слово служить как прежде — с честью и совестью.

На беду очень многих нынешний генерал-прокурор взяток не брал. Нет, ему их порой доставляли нарочными, но он всякий раз вежливо отправлял подношение обратно. Иногда с нарядом служивых.

Ростопчина я отловила по слову Государя в прямом смысле: он стремительно для своего возраста поднимался по лестнице, спеша проведать Его Величество, но был перехвачен мной под руку.

— Павел Петрович велел мне поговорить с Вами немедля.

Граф кивнул, сменил галс движения и утянул меня за собой в небольшой кабинет в Малом Эрмитаже. Плотно прикрыл дверь, велел садиться и рассказывать.

Я и рассказала. Потом еще раз. Потом все снова в мельчайших подробностях. Ростопчин потребовал передать ему разговор с Государем, видя мое замешательство, усмехнулся:

— Про подвиги Платона Болкошина поведал? Как он матушку-императрицу и цесаревича во Тьму отправил? Да не стесняйтесь тут, Александра Платоновна, кому как не мне сии истории знать.

Он пригладил всклокоченные бакенбарды, огляделся и, не найдя ничего лучшего, промокнул залысину бархатной шторой. Улыбнулся своей шалости, хитро подмигнув мне.

— Про то и говорил Павел Петрович. Меня еще графиней сделал.

— Поздравляю, — равнодушно махнул рукой Федор Васильевич. — Были дворянского сословия, стали дворянского сословия с приставочкой. Финтифлюшки это давно уже. Хотя впечатление производит на слабых умом, нельзя не признать.

Объявление моего нового титула состоялось, можно сказать, даже торжественно. Император самолично распахнул двери, наградил бравого фельдфебеля, стоящего с ружьем наизготовку, царским похлопыванием по плечу и объявил, что с сего дня Болкошина Александра Платоновна, а также все ее потомки являются графами Российской Империи. Придворные дружно ахнули, чувственно восхитились милостью правителя, а Бакунина, продолжавшая вальяжно сидеть в кресле, мило улыбнулась и кивнула.

Ну да, она-то княгиня, возведенная в титул особым монаршьим жезлом. Во все доступные места.

Не люблю Екатерину, ничего не могу с собой поделать. Как запрыгнула в императорскую постель, так нос выше облаков держит.

— Теперь поговорим о Вас, графиня, продолжил генерал-прокурор. — Расскажите-ка мне, ничего ли за собой не замечали в последнее время? Странные встречи, удивительные письма?

Едва я начала говорить про встречу с Дюпре, Ростопчин остановил меня, заявив, что содержание разговора ему известно. И уверил, что расследование смерти моего отца отнюдь не завершено.

— Не Компания это, вот уверен. Плюньте на них пока, скоро этот каледонский