желание увядает естественным путем, старухе сложно соблазнить юнца своими сморщенными прелестями. И если освещенный не нашел свой крючок для Света, его силы тоже увядают. Вера и молитва помогают, но именно поэтому молодые манихеи почти всегда могущественнее стариков. И мой… метод — он тоже до поры до времени. И надо будет искать что-то другое.

Она задумалась, потом посмотрела на меня серьезно и сказала:

— Поэтому, Саша, ищи свой крючочек. Такой, чтобы он не был в постели. Тобой движут разные страсти сейчас. И злость, и ненависть, и желание справедливости. Отринь первые два, попробуй потянуть за ниточку справедливости. Или найди что-то другое, но такое, что не разрушит душу, не поведет тебя во Тьму.

В неровном свете фигура Марго казалась демонической. Красивое, обнаженное тело, окутанное табачным дымом, манило к себе, так что внизу живота сжался клубок…

— Мара, прекрати, дай отдохнуть!

Та рассмеялась, и наваждение исчезло.

Сильна подруга. Ее умение повелевать страстью порой пугает.

— Пожалуй, поеду я домой, — сказала она. — Не беспокойся, экипаж ждет. Вдруг по дороге кто снасильничать пожелает.

Ох, не позавидую я таким лиходеям. Если отец, как выяснилось, мог убить своим Светом, то Марго пусть имеет власть всего над одной часть человеческого тела, зато какую! Если тебе мошонку скрутит невыносимой болью, ни о какой татьбе уже не думаешь.

Аммосова споро оделась, попросила ее не провожать, но я довела ее до дверей. Танька, привычная к любовным похождениям своей госпожи, крепко спала, и будить ее было бы излишним.

— Хороший мальчик. Береги его, но не привязывай, — скороговоркой сказала Марго на прощание. — Чист он душой. Завидую, подруга. И будь осторожна. Что-то вокруг тебя затевается. Я попробую узнать. До скорой встречи.

Она чмокнула меня в щеку и начала спускать по лестнице. На пол пролета ниже показалась фигура Дыни, он вежливо поклонился мне, а Аммосова остановилась, оценивая полицейского. Чему-то хмыкнула и пошла дальше.

Я вернулась в спальню и устроилась под боком Сержа. Корнет молчал, очевидно, пытался осознать произошедшее и услышанное. Под стук его сердца мне и уснулось.

Пробуждение было приятным, как говорят французы, мы занимались любовью. Без безумств и неистовства.

Глава 10

Серж уехал еще до завтрака. Сервируя стол, Танька бросала на меня странные взгляды, что я не выдержала и спросил: в чем дело?

— Смотрю, Александра Платоновна, в печали Вы вчерашней, или шалава с гусаром утолили ее.

— Утолили уж утолили, — буркнула я, и горничная вмиг успокоилась.

— И от Марго Вашей польза бывает, — кивнула она. — А гусар так вообще — красный молодец.

Если бы на людей можно было бы пришивать бирки с ценой, то сейчас Таня своим неровным почерком написала на груди Сержа тысячу золотом, не меньше. Спасителя своей госпожи она внесла в краткий список персон под грифом «одобрено», хотя еще несколько дней назад полагала его простым прощелыгой, зачем-то облагодетельствованным барышней.

К половине десятого объявился Макаров, решивший не дожидаться меня возле Управы благочиния, а заехать домой. Словно ощущая ауру власти, источаемую канцелярским, Танька стелилась перед ним в поклонах, приглашала на кофий, но Александр Семенович вежливо отказался, сославшись на малое количество располагаемого времени и плохое самочувствие, одолевающее его после этого благородного напитка… Я споро оделась и вышла с ним. На лестнице встретился спускающийся вниз Павел Иванович Пестель. Его не было видно давно, и вместо юного подростка с острым, даже хищным лицом, сейчас на меня смотрел молодой человек, склонный к ранней полноте, но не лишенный привлекательности. Опущенные у переносицы брови вносили во внешность что-то от орла. Правда, теперь упитанного.

— Александра Платоновна! Безмерно счастлив Вас видеть!

— Павел Иванович, взаимно. Все еще поручик?

— Берите выше — штабс-ротмистр! Волею судьбы и милостью Императора произведен в следующий чин. Приехал к папеньке с маменькой в отпуск. Надоели, знаете ли, малоросские степи. Заглядывайте к нам на чай, сударыня.

— Всенепременно. Позвольте представить — Макаров Александр Семенович.

— Мы знакомы, — бесстрастно ответил полицейский.

— Имели честь, — сухо ответил Пестель.

На улице мне помогли устроиться в карете, и та покатила в сторону Екатерининского канала. Не заметить тень неприязни, проскочившую между двумя мужчинами, я не могла, поэтому вопросительно посмотрела на Макарова.

— Сложный человек, — нехотя ответил тот. — Баламут. Доброе имя отца застилает некоторые его… поступки.

Здесь я могла бы не согласиться. Павла я помнила с юности, он всегда казался открытым, общительным и благородным человеком. А Иван Борисович вызывал совсем другие чувства. Внешне благообразный, очень вежливый — было в его нутре нечто, заставляющее сердце в опаске замереть. Отец его недолюбливал, но ничего плохого вслух не говорил. Просто дел старался не иметь с сибирским генерал-губернатором.

В кабинете нас немедля принял Спиридонов, с достоинством представившийся начальнику Особого отдела Тайной полиции. Показал, что со всеми почестями, но и себе цену знает. На Александра Семеновича это не произвело ни малейшего впечатления. А вот что удивило, так это присутствие в уголке трактирщика Добрея. Наше появление ему явно не понравилось, и выкрест поспешил было выйти, но был остановлен жестом Макарова.

— Дорон Шнейдер. Выкрест, — констатировал канцелярский.

— Диомид Шнейдеров, православный, — осторожно поправил того Добрей.

— И по какому вопросу явился сюда Диомид Шнейдеров?

Трактирщик посмотрел на Спиридонова, но тот отмахнулся:

— За девкой своей пришел. Мы как раз с Александрой Платоновной расследуем ограбление Пантелеймона Тимофеевича Колемина. Дворянин пятидесяти шести лет, был озарен на похоть с проституткой, во время соития и помер. Сняли с него амулет рода mentalis, госпожа Болкошина как раз это и определила.

— Интересная у Вас жизнь, Александра Платоновна, — приподнял бровь Макаров. — Ты… Диомид, присядь-ка вот тут, не спеши сбегать. Николай Порфирьевич, что за дело, вкратце расскажите.

Александр Семенович, конечно, был само спокойствие. За все время повествования на его лице не дрогнула ни единая жилка, даже моргал, казалось, через раз. После он долго молчал, уйдя в себя, но так и не высказал своего отношения к этому вопросу. А потом попросил Спиридонова поделиться всем, что он надумал по поводу нападения на графиню Болкошину.

— Графиню? — растерялся пристав. — Поздравляю, Сашенька. А по делу этому пока ничего и нет-с. Труп в холодной лежит, но ни документов при нем, ни примет знатных. Уж многим персонам его показали, но все твердят, что впервые видят. Вот и Добрей не признал. Пойдет он, а? Дело все же государственной важности.

— Посидит тут, — отрезал Макаров. — Сначала исключим или подтвердим связь покушения на убийство с его аферами.

Добрей поерзал на стуле. Больше всего сейчас он хотел закрыть глаза, а открыв, оказаться