различных строительных материалов в социалистической Венгрии, отмечает, что с 1970‐х годов многие венгерские семьи при отделке квартиры начали отдавать предпочтение дереву (черта, вдохновленная народной архитектурой), создавая в панельных домах «пространство гетеротопии», пробуждавшие чувство принадлежности к своему народу и близости к природе. «Дерево, – пишет Фехервари, – высоко ценили за способность придавать интерьеру квартир в панельных домах теплоту и человечность»[257]. В тот же период органическая архитектура с ее упором на использование дерева завоевала популярность и в Западной Европе, Северной Америке и Японии. Японский архитектор Тадао Андо, один из главных представителей этого направления, подчеркивал, что дерево связывает старое с новым и вместе с тем дает человеку ощущение подлинности своего «я»: «Сегодня, когда мы сознаем кризис нашей естественной среды и упадок духовной культуры, важно обратиться к поискам нового начала – переосмыслив окружающую нас обстановку и научившись ценить леса и культуру дерева»[258].

В своеобразных исторических условиях Русского Севера способность дерева благодаря тактильным качествам олицетворять историческую преемственность и подлинность укрепила видение истории, отождествлявшее архаичность с духом региона. Одним из проявлений такого видения стало движение за сохранение архитектурных памятников с идеологическом центром в музее «Кижи». Другим примером стремления людей в эпоху позднего социализма вписать себя в национальный исторический контекст как достойных преемников стало возрождение практик строительства деревянных лодок и кораблей. В Карелии оно было связано с клубом «Полярный Одиссей».

«Полярный Одиссей» был основан в Петрозаводске в 1978 году группой яхтсменов-любителей, изначально планировавших в складчину и совместными усилиями починить и заново отделать рыболовное судно заводского производства, чтобы плавать на нем ради собственного удовольствия[259]. В эпоху позднего социализма такая практика получила широкое распространение, и в первой главе я уже говорил, как издававшийся на государственные средства журнал о любительском кораблестроении «Катера и яхты» популяризировал образ советского человека, путешествующего на самодельном судне. Однако в случае «Полярного Одиссея» стремление к познанию и покорению пространства в роли путешественника приобрело исторический аспект, когда в 1982 году во время одного из плаваний по Белому и Баренцеву морям члены клуба наткнулись на останки старых поморских судов[260]. На протяжении следующих двух лет петрозаводские яхтсмены отправлялись в экспедиции по Белому морю, чтобы изучать технологии кораблестроения в местных поморских селах (ил. 3.5)[261].

Ил. 3.5. Члены клуба «Полярный Одиссей» осматривают лодку поморских рыбаков в селе Нюхча в Карелии. 1984 год. Фотография любезно предоставлена клубом «Полярный Одиссей».

Ил. 3.6. «Помор» на обратном пути в Петрозаводск после плавания по Баренцеву морю. Сентябрь 1990 года. Фотограф – Борис Семенов.

В 1987 году, построив «Помор» (ил. 3.6), копию коча – типа судна, на котором поморы ходили вдоль берегов Арктики в раннее Новое времени, «Полярный Одиссей» из любительского яхт-клуба превратился в клуб исторического кораблестроения. Летом 1989 года члены клуба на «Поморе» дошли до Шпицбергена, куда поморы часто отправлялись на промысел в конце XVII – начале XIX века. Следующей зимой они построили еще три копии исторических кораблей, на сей раз средневековых русских ладей: «Вера», «Надежда», «Любовь». Летом следующего года эти корабли из Петрозаводска по Волго-Балтийскому водному пути отправились в Черное море, а затем через Средиземное море в Иерусалим. Летом 1991 года еще одна ладья, «Святитель Николай», построенная прошлой зимой, прошла вдоль берегов Скандинавии и достигла Северного моря. Тем временем «Помор» был перевезен на судне по Северному морскому пути в Чукотское море, откуда его экипаж взял курс на Аляску, символически повторив старый торговый путь в русскую Америку[262]. К концу 2010‐х годов «Полярный Одиссей» располагал флотом, насчитывающим двадцать четыре копии различных исторических кораблей.

В 2014 году, когда я брал интервью у Виктора Дмитриева, одного из его основателей и нынешнего президента клуба, одной из ключевых тем нашей беседы было дерево. Для Дмитриева дерево представляло собой материал, связывающий его с традициями мореплавателей Русского Севера; оно помогало воссоздавать как региональную, так и национальную историю. Но историческая реконструкция не являлась самоцелью: не менее важны были и путешествия по маршрутам северорусских купцов, промысловиков и паломников. Дмитриев, родившийся в 1946 году, физик по образованию, поначалу увлекался изобретательством, среди прочего, оружия и космических технологий. Занимая штатную должность инженера, Дмитриев на первых порах воспринимал яхтинг лишь как еще один способ провести летний отпуск. Но когда во время плаваний ему довелось побывать в исторических местах Русского Севера, Дмитриев ощутил потребность в более архаичных судах, которые бы отвечали окружавшим его историческим ландшафтам. В 1980 году вместе с другими членами клуба он переделал обычное рыболовное судно в шхуну, а затем в течение нескольких лет изучал технологии поморского кораблестроения[263].

Строя деревянные корабли, Дмитриев, по сути, создавал себя – не менее деятельно, чем советские люди сталинской эпохи, чьи автобиографические тексты анализируют Игал Халфин и Йохен Хелльбек, только работал он не пером, а топором и столярными инструментами. Отождествление себя с поморами в этом плане симптоматично: семья Дмитриева приехала в Карелию после Октябрьской революции. Генеалогически не связанный напрямую с поморами, Дмитриев, тем не менее, создавал материальные объекты, формировавшие эту связь и превращавшие его в наследника поморской культуры мореплавания. Образ «одного из последних поморских корабельщиков ХХ века», как охарактеризован Дмитриев на официальном сайте «Полярного Одиссея»[264], – результат сложной работы над собой, в которой важную роль играли физическое взаимодействие с деревом и северорусскими пейзажами. В статье о «Поморе», напечатанной в 1989 году в популярном географическом журнале «Вокруг света», приведены слова Дмитриева: «К его [коча] строительству мы приступили, надеясь, что, как говорят поморы, „доска сама покажет, что делать“»[265], – отражение народных практик кораблестроения, в отсутствие чертежей опиравшихся на умение корабельщика чувствовать материал. Благодаря этому умению из бревен и досок складывался корабль. Это же взаимодействие между человеком и материалом привело к трансформации профессионального советского физика, занимающегося разработкой космических кораблей, пусть даже в качестве хобби, в энтузиаста исторического кораблестроения, который в 1990 году, еще до распада СССР, совершил паломничество в Иерусалим на копии средневекового русского судна. Именно текстура дерева сохраняла и олицетворяла сущность подлинного зодчества для Ополовникова и кораблестроения – для Дмитриева («доска сама покажет, что делать»). Работа реставратора или кораблестроителя, следовательно, заключалась в том, чтобы помочь дереву раскрыть присущую ему внутреннюю способность воплощать историческую подлинность и преемственность. Прятать его за другими поверхностями, как делали в своих домах местные жители, означало нарушать эту преемственность.

Реставрация архитектурных памятников и реконструкция исторических кораблей в теории и на практике являли собой примеры советского стихийного материализма. Их приверженцы, стремясь сохранить и подчеркнуть историческую преемственность, обращались к самой текстуре дерева. Деревянные строения превращали образ Русского Севера в лирический пейзаж – своего рода символическое признание,