В общем, в полутора днях пути – речь скорее всего шла о пути пешем – на полночь обреталось чужое войско, обступившее Смоленск. Войско было и пешее, и конное. Пешее было «з мора» и «з Дзуыны» – с моря и с Двины, по всей видимости. Про конных кривич говорил с заметно большей неприязнью. От этого ли, от других ли причин, понять его рассказ про конных было совсем уж тяжело. Были они «ад Нямна та Вылеи», «у выльчурах усы, з бартамы, та звяздзышамы, та мачухамы», а закончил кривич уверением, что «па людзьскы» конные говорят плохо. «Гырше спадарау русынау». Последнее заявление повергло сына Ясмунда в неукротимое веселье, при этом он как-то особенно ехидно поглядывал на равнодушного Ратьмера.

Конных видели уже у «русынскай башты» – что бы это ни значило.

На счастье слегка запутавшегося Мечеслава – Ратьмер и не старался что-то понять – подъехали великий князь с Ясмундом. Икмор доложил уже по-русски. Оказалось, что пешие в обложившей Смоленск рати и впрямь с Двины и с моря, а конные – с Немана и Вилии, где бы оно ни было, не славянской речи, в волчьих шкурах, с чеканами, кистенями и палицами. Уже появлялись у становища, что впереди, – там, видать, и подали тревожные дымы.

Видимо, в своем переводе сын Ясмунда что-то опустил – объяснений его смеху и лукавым взглядам в сторону Ратьмера Мечеслав Дружина не услыхал.

Ясмунд вопросительно повел глазом на великого князя.

– Икмор, Ратьмер, Мечеслав. Поедете в передовой дозор, – подумав, отдал приказ Святослав. – Возьмите каждый с собою по отроку. Поглядите, что там с Красным, сколько врагов, как встали.

– Слушаем, князь, – отозвался за всех троих Икмор, как старший родом. – Слава Перуну!

– Слава! – отозвались в два голоса Святослав с Ясмундом.

В отроки с собою Мечеслав взял Войко, из той тройки, что под его приглядом собирала хворост у Игоревой могилы. Отроков Икмора и Ратьмера звали Ракшей и Твердятой. Услышав, что их берут в сторожу, отроки засияли, как ясно солнышко, но Икмор тут же осадил их, жестко приказав вперёд старших не лезть, без приказа за луки, сулицы и чеканы не хвататься. Нарушителю было обещано до конца полюдья место при обозе, даже если от его своеволья не будет для сторожи ничего дурного. А если будет…

Икмор обвёл посеревших отроков точным подобием отцовского взгляда. Те дружно сглотнули.

Приказы должны выполняться. Любые. Если старший прикажет отступать – отступать вместе с ним. Если прикажет бежать одному к обозу – бежать без разговоров. Это ясно?

Икмор немного посверлил взглядом лица было вскинувшихся возмущенно мальчишек, и те один за другим сникли.

Собственно, пока Икмор читал наставления отрокам, сторожа уже двигалась прочь от дружины. За спиною те, кто ехал бездоспешными – а кольчуги и шлемы были только на дружинниках, шедших во главе полюдья, рядом с великим князем, – разбирали брони, щиты и шишаки с возов.

Красная впереди показалась скоро. Острожек с частоколом и одинокой вышкой, с вершины которой и поднимались дымные столбы. Над частоколом поблескивали под проклюнувшимся сквозь осеннюю хмарь солнышком шеломы.

Как-то странно поблескивали – одни были в движении почти всё время, другие, гораздо заметнее торчавшие между деревянных макушек тына, то торчали подолгу на одном и том же месте, то вдруг ни с того ни с сего перемещались то вправо, то влево на несколько шагов – и снова замирали. И вот этих, кидающихся туда и сюда, только чтоб надолго замереть на месте, выходило чуть не втрое больше неугомонно снующих между ними.

Поделился с Икмором. Тот хмыкнул:

– Ты тоже приметил? Видать, не на шутку эти чужаки с Двины здешнего воеводу перепугали. Железо не то на чучелах, не то вовсе на шестах торчит, а живые кмети их с места на место переставляют. Доглядчиков вражьих запутать да запугать хотят.

– Что-то мало выходит живых у воеводы… – озадаченно поднял бровь Ратьмер.

– Ну так он не вовсе дурак, думаю – не всех отрядил бегать да чучела туда-сюда по стенам таскать, а малую часть. Большая же дух переводит да к драке готовится. А ну-ка, други, щиты со спин на руку перекиньте, чтоб заметнее было, кто мы. И вперёд, к становищу. И по сторонам глядеть не забывайте… Дружина!

– Здесь, – откликнулся Мечеслав, пристально оглядывавший опушку леса, на почтительном расстоянии окружавшего становище. Не из какого-то особенного почтения – просто городовой полк тщательно расчищал место вокруг стен, не только деревья вырубив, но даже кусты повыкорчевав. Оно, конечно, и правильно, что лес поотдаль от тына держат – а то из-за деревьев по стенам стрелять проще простого станет, не высунешься. Вот только теперь лучнику из леса было не достать до стен Красного – а дружинникам Святослава не увидеть, что творится на другом конце огромной росчисти.

– Есть в лесу сейчас кто, как думаешь?

Мечеслав прикусил губу. Потом кивнул медленно:

– Есть. Вооон в ветвях птицы суетятся. И как раз у елей да осин, где я бы сам и залёг.

– Не в службу, а в дружбу, Дружина, – нахмурился Икмор. – Слазь, проверь. Помимо тебя послать некого – мы с Ратьмером больше в строю да в поле, а по лесу лазать – всех глухарей распугаем.

Мечеслав не особенно удивился. Нет, русины не то чтобы были лесу особыми чужаками – и охотиться, и воевать в лесу умели. Но они в лесу всё же не жили, а он – жил. Наверно, Ратьмер или Икмор почувствовали бы себя в чаще так же неуютно, как сам вятич – в многолюдстве киевского Подола. Что ж, у каждого своя сила…

Поглядел в лицо Войко – и зря. Лучше б не глядел.

Выругался про себя – вслух сейчас не стоит.

– Пойдешь за мной, след в след. Ступать, куда я ступаю. Ни ногтем в сторону. Где я пригнусь – пригибаться. Где перешагну – перешагивать, – процедил сквозь зубы, глядя, как оживает окаменевшее в немой обиде лицо, зажигаются радостью потухшие было глаза. – Рот запереть накрепко. Вперед не лезть. Сделаю рукой вот так – замри. Свистну тихонько – беги. Понял?

Войко истово закивал – как шапка не соскочила.

Мечеслав брёл через лес сторожко. Оказывается, за неполный год под стягом с Соколом и Яргой он многое успел позабыть – многое из того, что раньше казалось естественным, как дыхание. Теперь приходилось вспоминать заново. Ушам – заново учиться слушать лес, выделяя в его звуках чужое, пришлое от естественного многоголосья деревьев, трав, зверей, птиц и мелких тварей. Ногам – чуять, куда встать, чтобы ничего не стукнуло, не хрустнуло, не зашуршало. Глазам – находить малейшие знаки того, что перед ним здесь прошел иной двуногий, примяв траву, сломав или погнув ветку, сорвав паутинку. Благо идти было неблизко, и времени привыкнуть заново хватало – пусть не так, как прежде, но всё лучше, чем вовсе никак. Войко пробирался за ним, даже почти и не шумел – с поправкой на годы и на то, что отрок навряд ли жил в лесном городце, сызмальства учась туманом лесным стелиться по тропкам. За два шага от опушки, где не видно уже было друзьям, Мечеслав вынул из подвешенной к поясу сумки-калиты очередной «кам» и примостил кушанье под куст с краткой молитвою лесному Богу, надеясь, что и здешнему Хозяину она будет внятна – как внятна была хозяевам рощ и чащоб в родной земле вятича.