Кожаная папка, набитая бумагами, была у него в левой руке. Ее Федор и подставил под нож. Хотя, как он успел заметить, для Верзилы было не главное, уложит ли он мента или всего лишь заставит испугаться на какое-то время. Главное – убежать. Две-три минуты замешательства оперативника спасут его от тюрьмы.

Когда лезвие ножа воткнулось в папку, Верзила резко повернулся.

Такой прыти Федору еще не приходилось видеть. Рост у него не меньше двух метров, и иметь такую прыть не каждому дано. Рванул как первоклассный бегун. Его подгонял страх за собственную шкуру. Попасть на нары по такой статье и быть потом опущенным? Лучше смерть. А еще лучше смотаться сейчас и исчезнуть из Москвы. Хотя бы на полгода. А потом все утихнет, и он вернется.

Только недолгой оказалась дистанция прыткого бегуна. Пробежал он не более пяти метров, когда догонявший его Федор применил подсечку.

Верзила грохнулся на тротуар, слыша позади топот ментовских ботинок. Потом его окружили и немного потоптали ногами. Был повод забить до смерти, все-таки он покушался на жизнь капитана Туманова. Но Федор пожалел его.

– Ладно. Хватит с него. Вижу, он уже осознал свою вину, – сказал он.

Лежа на асфальте с разбитой мордой, Верзила поспешил ответить:

– Я все осознал. Только не бейте. Сдохну, какой вам прок будет тогда?

– Вот, – указал на него Федор, улыбаясь.

Но потом, когда Верзилу подняли с асфальта и повели к приехавшей машине, он обернулся к Туманову. Уже отошел от побоев.

– Ненавижу вас, ментов, – выплевывая остатки выбитых зубов, злобно произнес он. Обида брала, что с ним так поступили.

Федор на это не обиделся. Наоборот, чувствуя свое превосходство, взял и расхохотался прямо в разбитое лицо Верзиле. Пусть позлится.

– А ты и воров ненавидишь, – сказал весело. – И знаешь почему?

В злых глазах Верзилы появилось смятение. Ох, и ловок этот мент. А Туманов продолжил его обличать:

– Потому что завидуешь им. Знаешь, что самому тебе вором не быть никогда. Так что лучше полезай в машину, и не надо больше таких фокусов, – показал он порезанную папку. – А то я пристрелю тебя. И никто с меня не спросит за такого баклана. Лучше будь паинькой.

И Верзилу затолкали в машину.

– Куда его? – спросил водитель милицейского «уазика».

– В больницу, на освидетельствование. Девчонку изнасиловал, – ответил мент в штатском, поигрывая в руке резиновой палкой.

– Так, может, его лучше сразу на свалку отвезти? – Полный сержант-водитель был настроен пошутить. У него было хорошее настроение.

Верзила на это скроил обиженную физиономию и отвернулся.

А подошедший капитан Туманов съязвил:

– Что ты? Такой товар на свалку? Ты его задницу видел? Это же сокровище. Кладезь. Давняя мечта для петушатников.

Верзила чуть не расплакался. Всю жизнь ему сломали мусора.

Федор сидел за столом, а перед ним на стуле – Верзила. Теперь уже в нем не было такой прыти, как вчера. Сидит и не отрывает затравленный взгляд от пола. Он ненавидел ментов. Но Туманов оказался прав, воров он ненавидел еще больше, зная, какую подлую они ведут жизнь. Для этих современных выскочек, которые иногда получали воровской титул за большие деньги, не было ничего святого и ничего общего со старыми ворами, для которых воровская честь была дороже жизни.

Знал Виктор Верзников одного такого. Довелось вместе чалиться. Потом умер старик прямо у него на руках. Это был настоящий вор, не фуфло.

А те, другие, которых он узнал позднее, – отступники воровского мира. Сидят на шеях правильных пацанов и совсем забыли про понятия. Правят криминальным миром нечестно.

Туманов недолго рассматривал Верзилу.

– Ну что? Как жить думаешь дальше? – спросил он, пытаясь разговорить Верзилу. Но тот не отреагировал. Все понял, к чему клонит капитан, только тяжело переломить себя. А все же придется. И Верзила это знал. А еще он слышал, что Туманов – мент порядочный и слово держать умеет. Обещает примять дело с малолеткой. Значит, так и будет.

– Ладно, гражданин начальник. Твоя взяла. Можешь записать меня в отряд сук.

Вот на это Федор обиделся. Так глянул на Верзилу, что у того внутри похолодело. Понял, не то сморозил. Только слово уже не вернешь.

– Ну, зачем же так грубо? – сказал он, но тут же голос сорвался, погрубел. – Ты с малолетства только и делал, что воровал. Сначала обирал пьяных. Тайком выворачивая карманы, чтобы мама не узнала. Потом лазил в форточки на первых этажах. А подрос, грабить стал. Уже по-крупному. И до убийства дошел. За это ведь мотал последний срок?

Верзиле не хотелось ворошить в памяти то, за что отсидел сполна. Он молчал, опустив голову, боясь даже взглянуть на капитана Туманова. Рассердил мента. Ляпнул, не подумавши как следует.

– Как ты думаешь, Верзников, чего с таким букетом заслуживаешь?

– Я за прошлые грехи ответил. Теперь никуда не лезу.

Федор не стал доказывать обратное, сказав лишь:

– Пусть так. Ты ответил. А теперь постарайся сделать так, чтобы и другие ответили. – Помолчал и добавил: – Да и выбора у тебя нет, если говорить откровенно. Ты же грамотный, сам все понимаешь.

Верзила молча кивнул головой, давая понять, что принимает условия, предложенные капитаном Тумановым.

– Неделю назад возле ресторана «Арбатский» застрелили капитана Орехова. Отличный был опер. И человек. У него двое детей малолетних осталось. Может, ты знаешь, чья работа? – спросил капитан.

Все лицо Верзилы покрылось каплями пота, так трудно было сделать первый шаг. И Туманов это знает, потому и не давит на парня. Голос звучит мягко, даже доверительно, как у старого приятеля.

– Ну, Виктор. Смелее. Плюнь на них всех. В этой жизни каждый сам за себя. Да и никто не узнает об этом. Слово даю. Только ты и я.

Здоровенный парень чуть не расплакался. Ведь теперь уважать себя перестанет, раз заделался стукачом.

А капитан, словно угадав его мысли, тихонько назуживает на ушко:

– Это ничего, Витя. С этим жить можно. А вот это, – показал он медицинское заключение, подтверждающее, что половой акт был, – удавка для тебя. Вот о чем думать надо. Как тюрьмы избежать. А ее избежать можно, если ты поможешь органам. То есть мне. Понимаешь?

– Леха Вялый вашего мента мочканул, – озираясь на дверь, проговорил Верзила, немного заикаясь от волнения, и точно расплылся по жесткому стулу, отшлифованному до блеска задницами таких же бедолаг, как он.

Этот стул опера прозвали «лобным местом». Сами на него никогда не садились. Он всегда стоял в сторонке, крепко сколоченный, с небольшими подлокотниками, нетерпеливо дожидаясь очередного своего седока. И только когда тот появлялся в кабинете, стул выставляли на середину, предоставляя эксклюзивное право некоторое время посидеть на нем.