На всякий случай Вера снова прибегла к уловке с сережкой, оставив в ухе одну. Другую она убрала в сумочку еще за час до намеченного времени. Поиски сережки естественнее записей в блокноте и прочих предлогов. Послушав немного в большом павильоне рассказы Мусинского, руководившего расстановкой светильников для съемок дворцовой сцены из «Воцарения дома Романовых» (киноателье не могло проигнорировать такое событие, как трехсотлетие царствующего дома), Вера спустилась на первый этаж. В коридоре не было ни души — славно. Стянув на ходу перчатку с правой руки, Вера подошла к двери, достала из сумки баночку, открыла ее, поморщившись от резко ударившего в ноздри уксусного духа (можно было бы и предупредить!), и сделала все, как велел Немысский. Управляться с гуммипластом было сподручнее, чем с тестом, потому что он был не столь упругим. Оставив снаружи толстые «ручки» размером с копеечную монету[56], Вера убрала баночку с остатками гуммипласта обратно, повернулась спиной к двери и, читая про себя «Отче наш», стала внимательно разглядывать пол перед собой, притворяясь, что ищет «пропавшую» сережку. Для пущей надежности прочитала молитву не два, а три раза, давая возможность гуммипласту лучше затвердеть. Прекратив «поиски», стрельнула глазами влево и вправо, обернулась к двери, вытащила один слепок, переложила в левую руку (в сумочке лежала прихваченная из дому пустая коробка из-под пудры, но убрать слепки можно было и после), взялась за второй и тут услышала над ухом знакомый голос:

— Oh, quel charmant image![57]Пацци против Медичи![58]Кто подослал вас к нам, сударыня? Воскресший из небытия Дранков? Или неугомонный Тиман?

Отдернув руку от слепка так резко, словно тот был раскален добела, Вера обернулась. Перед ней, заложив руки за спину и склонив голову набок, стоял Рымалов. На губах его играла ехидная улыбка — улыбка охотника, поймавшего в силки крупную дичь, или улыбка человека, нашедшего на мостовой «катеньку»[59].

— Какая вам разница?! — с вызовом спросила Вера, глядя прямо в глаза Рымалову.

Глаза у него были тусклыми, снулыми, рыбьими, совсем не такими, как давеча на съемках.

— Мне? — переспросил Рымалов. — Мне — ровным счетом никакой. А вот Александру Алексеевичу будет интересно. Позвольте…

Вера машинально посторонилась. Рымалов подошел к двери, вытащил слепок из нижнего замка и опустил в карман своего пиджака.

Нет, недаром говорится, что слишком хорошо — уже не хорошо, а плохо! Не стоило так затягивать с извлечением слепков, читая молитву в третий раз. Прочла бы дважды, так успела бы закончить дело до появления Владимира Игнатовича.

— Поговорим здесь или в более подходящем месте? — спокойно спросил тот.

Вера отступила на два шага назад и отрицательно затрясла головой. Одновременно набрала в грудь побольше воздуха, готовясь закричать, если Рымалову вздумается коснуться ее хоть пальцем. «С тобой в «подходящее место»? — говорил ее взгляд. — Как бы не так! Знаю я эти «подходящие места»! И тебя насквозь вижу!»

— Я как раз собирался к Белевцеву, — так же спокойно продолжал Рымалов. — Это в двух шагах отсюда. Кормят вкусно, хоть и без особых изысков. Приглашаю вас пообедать со мной. Заодно и побеседуем.

Рассудив, что в трактире, на людях, ее убивать точно не станут, Вера приняла приглашение. Худшее уже свершилось, надо было выправлять ситуацию. Рымалов думает, что Веру подослал кто-то из конкурентов Ханжонкова? Что ж, придется придерживаться этой линии. Если, конечно, он на самом деле так думает, а не притворяется.

«Полиция раскрыла существование общества гомосексуалистов, организованного профессором Московской консерватории Ю-ским. Целью общества было не только удовлетворение порочных страстей его членов, но и борьба за легализацию содомского греха. Особая опасность общества состояла в том, что его идеи широко пропагандировались среди молодежи».

«Бухгалтер торгового дома бр. Мещеряковых Н.Н. Слащевский покончил с собой в собственной спальне, выстрелив в висок из револьвера. Причиной стал крупный проигрыш в Охотничьем клубе. Бухгалтер имел обыкновение играть на средства, позаимствованные из кассы торгового дома. Это называлось у него «пускать деньги в оборот». Обычно Слащевский играл разумно, взятое возвращал в кассу, а что оставалось сверх того, брал себе. Но на этот раз Фортуна изменила ему».

Ежедневная газета «Московский листок», 21 января 1913 года

В трактире Белевцева Рымалова знали все — от швейцара до официанта. Кланялись, расплывались в улыбках, величали по имени-отчеству. Сразу чувствовалось, что он не только постоянный, но и щедрый клиент. Вера окончательно успокоилась и перестала бояться. Ясно же, что ни один убийца не рискнет перед убийством показаться в компании со своей жертвой там, где его хорошо знают.

Сели в дальнем от входа углу. По дневному времени народу в зале было немного, соседние столы пустовали.

— Сегодня Антип Христофорыч жарят «гусарскую печень»[60], — доложил официант, подавая Рымалову карту[61]в красной картонной обложке. — И селянка рыбная сегодня бесподобная — так и благоухает на всю кухню.

Мебель в трактире была изящной, европейской, официанты рядились во фраки, но карту по старинке подавали мужчинам. Кто платит, тот и заказывает.

— А вам, сударыня, — официант перевел взгляд на Веру, — осмелюсь предложить суп из сушеных вишен с красным вином и пряностями. К нам из Тулы с Рязанью приезжают ради того, чтоб отведать этого блюда!

— И непременно попробуйте цыпленка под соусом из можжевеловых ягод! — посоветовал Рымалов таким благодушно-дружеским тоном, будто они с Верой были старые приятели. — Или же гуся с грибным соусом.

— Принесите мне «гусарскую печень», — распорядилась Вера, не столько из желания отведать незнакомого блюда, сколько из нежелания следовать чьим-то советам. — И квасу яблочного.

— Превосходный выбор! А мне, любезный, принеси селянки, печени и про лимонную с закуской не забудь!

— Как можно! — притворно ужаснулся официант. — Сей момент!

Официант ушел, Рымалов достал портсигар и спичечницу[62]и вежливо осведомился: