— Почему бы не оставить их здесь?

Ее лицо просияло.

— А можно? Вы очень добры. Я на это надеялась, но не знала, какой вы. Мне сказали, что вы журналист.

— Так оно и есть.

— В городе их теперь много, но вы на журналиста не похожи.

— Не понимаю, почему фрау Дресслер поселила меня именно в эту комнату, — сказал Уильям. — Я прекрасно чувствовал бы себя в любой другой. Вы хотели переехать?

— Я должна переехать. Понимаете, это лучшая комната фрау Дресслер. Когда я приехала сюда, то была с мужем. Тогда она дала нам лучшую комнату. Но теперь его здесь нет, и я должна переехать. Мне не нужна большая комната, я теперь одна. Но будет очень хорошо, если вы сохраните наши образцы.

Другой чемодан принадлежал ей. Открыв его, она покидала внутрь туфли и другие вещи, лежавшие в комнате. Когда чемодан наполнился, она перевела взгляд на огромную гору чемоданов и коробок и улыбнулась.

— Вот все, что у меня есть, — сказала она. — Не то что у вас.

Она склонилась над полыми тубами.

— Зачем вам это?

— Посылать донесения.

— Вы шутите.

— Нет, уверяю вас, нет. Лорд Коппер сказал, чтобы я посылал в них донесения.

Девушка засмеялась:

— Как смешно! Такие палки есть у всех журналистов?

— Да нет… честно говоря, их, по-моему, ни у кого нет.

— Какой вы смешной! — Ее смех перешел в кашель. Она села на постель и кашляла до тех пор, пока на глазах у нее не выступили слезы. — О Господи, я так давно не смеялась, а теперь мне больно… А здесь что?

— Каноэ.

— Нет, вы все-таки шутите.

— Правда, это каноэ. По крайней мере так говорили в магазине. Вот смотрите.

Они расстелили на полу брезент и с большим трудом собрали из деталей каркас. Дважды им пришлось останавливаться, когда смех девушки превращался в приступ кашля. Наконец их труд был завершен, и из моря стружек поднялась маленькая лодка.

— Это правда каноэ! — закричала она. — Теперь я верю, что вы сказали правду про эти палки. Смотрите, здесь есть сиденья. Скорее забирайтесь, нам пора!

Они сидели друг против друга в лодке, и колени их соприкасались. Девушка смеялась громким, чистым смехом и больше не кашляла.

— Какое оно красивое, — сказала она, — и такое новое. Я не видела ничего такого нового с тех пор, как сюда приехала. Вы умеете плавать?

— Да.

— Я тоже. Я плаваю очень хорошо. Значит, если мы перевернемся, будет не страшно. Дайте мне одну из этих палок, я буду грести…

— Я не помешал? — спросил Коркер. Он стоял на веранде и смотрел через стекло в комнату.

— Господи, — сказала девушка.

Они с Уильямом вышли из лодки и стали посреди стружек.

— Мы решили опробовать каноэ, — пояснил Уильям.

— Занятно, — сказал Коркер, — а почему бы не опробовать омелу?

— Это мистер Коркер, журналист.

— Да-да, я вижу. Мне пора.

— Не Гарбо, — сказал Коркер. — Бергман.

— О чем он?

— Он говорит, что вы похожи на кинозвезду.

— Правда? Он правда так говорит? — Ее лицо, затуманившееся после вторжения Коркера, просияло. — Я хотела бы выглядеть как кинозвезда. Но мне пора. Я пришлю боя за своим чемоданом.

Она ушла, кутая горло в воротник плаща.

— Неплохо, старина, совсем неплохо. Ты времени даром не теряешь. Прости, что я некстати врезался, но дело опять плохо. На этот раз Хитчкок. Он сидит в штабе фашистов и трезвонит об этом на весь свет.

— Где?

— В городе под названием Лаку.

— Но он не может там быть. Баннистер сказал мне, что такого города нет.

— Значит, теперь есть, старина. В данный момент это название напечатано на первой странице «Дейли Врут», и мы все туда едем. Надеюсь, тебе понятно почему. На шесть в «Либерти» назначено собрание Ассоциации зарубежной прессы. Ребята вне себя.

Девушка вернулась.

— Ваш журналист ушел?

— Да. Извините, по-моему, он был груб.

— Он шутил или он правда считает, что я похожа на кинозвезду?

— Конечно, не шутил.

— А вы тоже так думаете?

Она облокотилась на туалетный столик и изучающе посмотрела на себя в зеркало. Она откинула прядь волос, упавшую на лоб. Она повернулась в профиль, улыбнулась себе и высунула язык.

— Вы тоже так думаете?

— Да, вы очень похожи на кинозвезду.

— Я рада. — Она села на постель. — Как вас зовут?

Уильям представился.

— Меня зовут Кэтхен, — сказала она. — Нужно убрать лодку. Она мешает, и мы выглядим глупо.

Вместе они разобрали каркас каноэ и свернули брезент.

— Я хотела вас спросить, — сказала она. — Как вы думаете, образцы моего мужа — насколько они ценные?

— Боюсь, что я этого определить не могу.

— Он говорил, что они очень ценные.

— Наверное, да.

— Десять английских фунтов?

— Может быть.

— Или больше? Двадцать?

— Может быть.

— Тогда я вам их продам. Потому что вы мне нравитесь. Вы мне дадите за них двадцать фунтов?

— Видите ли, у меня и так уже много багажа. Плохо себе представляю, что я буду с ними делать.

— Я знаю, о чем вы думаете. Что мне должно быть стыдно продавать ценности моего мужа. Но его нет уже шесть недель, а оставил он мне всего восемь долларов. Фрау Дресслер становится очень невежливой. Он наверняка не хотел бы, чтобы фрау Дресслер была невежливой. Давайте сделаем так. Вы их купите, а потом, когда мой муж вернется и скажет, что они стоят больше двадцати фунтов, вы заплатите ему разницу. В этом ничего плохого не будет, правда? Он не рассердится?

— Нет, не думаю.

— Хорошо. О, я так рада, что вы сюда приехали! Скажите, вы не могли бы дать мне деньги сейчас? Пожалуйста. У вас есть счет в банке?

— Да.

— Тогда выпишите чек. Я сама отнесу его в банк. И у вас не будет никаких хлопот.

Когда она ушла, Уильям достал отчетный лист и добросовестно вписал туда под номером «один»:

«Камни — 20 фунтов».

Все журналисты, находившиеся в Джексонбурге, за исключением Венлока Джейкса, который послал вместо себя Палеолога, пришли на собрание Ассоциации зарубежной прессы и на разных языках выражали свое негодование. Между ними сновали слуги, державшие в руках подносы с виски. От табачного дыма было темно и щипало глаза. Председательствовавший Паппенхакер тщетно пытался установить порядок.