– Мир не чёрного и не белого цвета, – осторожно продолжил я. Разговор принимал не тот оборот, какой мне бы хотелось. – Он серый.

– Да знаю, ты меня сейчас будешь обрабатывать софизмами, – отмахнулась Лиза. – Но я достаточно стара, чтобы закоснеть в своём упорстве. Должно быть две стороны: «Мы правы, враг не прав!». Твой же «серый» мир ведёт к борьбе всех против всех.

– Ну, мир дуалистичен, как учат нас фатер Энгельс и гросфатер Маркс, – хмыкнул я. – И борьба «всех против всех» привела к созданию наиболее устойчивой демократической системы в мире – американской. Но я в общем-то позвонил по делу…

– Да, – Лиза словно осунулась. – Не сомневаюсь в этом. Ты же слова, не подумавши, не скажешь. Я просто хотела, чтобы ты знал, что я думаю о том, чем ты занимаешься.

– Что я в тебе, Лизавета, ценил всегда – так это умение называть вещи своими именами.

– Когда-то ты ценил меня не только за это, – грустно произнесла Лизавета. – Ладно, выкладывай своё дело…

– Тут у вас намедни пропажа случилась. В человеческом материале, – мягко сказал я. Всегда мне казалось неудобным рассказывать бывшей любовнице о любовнице нынешней. А ведь приходится иногда.

Как я и ожидал, Лиза напряглась.

– Лена. Работала на ресепшене, совмещала с бухгалтерией. На работу не вышла. Оставила сумбурную записку. Из идеалистов. Не люблю я тех, что из идеалистов: ненадёжные они какие-то.

Тут я иронически поднял брови.

– Чёрт, ты ж с ней разговаривал во время визита… Что, Крысолов, вытягиваешь людей из Системы? Чёрт, чёрт, чёрт, я ж знала, что ты, как дьявол, всё всегда просчитываешь надолго вперёд…

– Всего-то принёс ей известия от бывшего друга, – продолжал я столь же спокойно гнуть свою линию.

– Протасова? – Лиза скорчила недовольную гримасу. – Тоже мне парочка, гусь и гагарочка. Что, двинет следом за ним на севера? Романтики хреновы. Будто здесь, в Москве, им делать нечего… Не зря ты с ним снюхался, вы даже внешне похожи чем-то…

– А помнишь, как всё начиналось, – проговорил я.

Лиза осеклась и несколько раз быстро взмахнула ресницами.

– Просто у неё есть одна закавыка – трудовая книжка. Ваши же её добром, я так понимаю, не отдадут.

– Не отдадут, – согласно вздохнула Лиза. – Всю кровь выпьют, – она сжималась буквально на глазах, покрываясь морщинами и становясь старше. – Не отдали бы, я так тебе скажу.

– Не отдали бы? – я вопросительно посмотрел на неё.

– Да. Дело в том, что я в нашей богоспасаемой конторе являюсь в придачу чем-то вроде завкадрами. Так что выдам я ей эту книжку втихаря, пусть будут счастливы, неладные…

Потом качнула головой и произнесла:

– В этом-то вся и проблема. Полуангелы воюют с полудемонами. Всё понарошку. Отбери чуть-чуть у одного, добавь чуть-чуть другому – и они меняют полюса, как намагниченные иголки. Никакой настоящей жизни. Никакого выбора между жизнью и смертью.

– Это смотря где и откуда смотреть, – неосторожно заметил я.

Когда я уходил, Лиза так и сидела за столом, уставившись в одну точку где-то на изображении большой пиццы по-гавайски…

Мы притряслись в Хихичан в середине мая. Река Колыма только вскрывалась ото льда, невысокие северо-восточные горы ещё полностью лежали под снегом, но уже протянулись на север последние гусиные караваны и пролётная утка кувыркалась во всех заводях. Лена сидела рядом со мной притихшая и, наверное, немного напуганная.

Позади осталась Колымская трасса, усеянная мёртвыми брошенными посёлками. Часть из них сгорела, и на участках, застроенных некогда частными домами, торчали лишь кирпичные остовы печей с трубами – как на фотографиях из сожжённой фашистами Хатыни. На каком-то повороте нашу машину остановила семья эвенков-орочонов, которых здесь зовут орочами. Наш водитель спросил с них деньги – отец семейства, состоявшего из жены и взрослой дочери, предложил сексуальные услуги обоих женщин. Водила, закалённый колымский мужик, сплюнул и двинул дальше.

– А что, та, которая молоденькая, была ничего, – хихикнул с заднего сиденья молодой украинец.

– У них у всех поголовно сифилис, – плюнул колымчанин, и наша «Делика» снова затряслась по плохо укатанной грунтовке.

На окраине Хихичана горел брошенный дом. Его никто не гасил, вокруг собралась толпа подростков, которая наперегонки с огнём била камнями оставшиеся окна.

– Дикие дети Севера, – криво ухмыльнулся водитель. – Небось сами и подожгли…

Я направил стопы прямо в райотдел милиции. В районном отделении вполне так себе небольшого по численности населения колымского региона служило полсотни человек во главе с двумя полковниками.

Капитан Свиридов занимал в неформальной иерархии этого странного места (а подобные заведения всегда изувечены некими неформальными иерархическими судорогами) то ли второе, то ли третье место. Не то чтобы он так уж стремился к лидерству, просто прожил он в этих местах столько лет, сколько не набиралось ни у одного полковника просто провести в погонах, знал весь народ на местах, знал, кто на что способен, держал статистику и, будучи человеком старого закала, то есть очень опасающимся связываться с металлом, не лез в главное занятие местной милицейской братии – не крышевал незаконных золотопромышленников и старателей. Одним из символов занимаемого им положения был маленький, чуть больше сортира, кабинет на втором этаже райотдела.

Я бросил наши рюкзаки у дежурного и поднялся.

Как и в одну из наших предыдущих встреч, Свиридов занимался своим любимым делом – чинил замок какого-то интересного ружья, который, полностью распотрошённый, лежал перед ним на чистой фланелевой застиранной портянке. Он едва взглянул на меня поверх очков, ни на секунду не отрываясь от своей попытки всунуть какой-то штифт в предназначенное для него гнездо.

– Чего сюда-то припёрся? – раздражённо буркнул он через минуту.

– Хочу, чтоб ты меня куда-нибудь поселил. Со мной женщина.

– Совсем охренел, – Свиридов от неожиданности даже выронил штифт. – Ты уже как Азиз стал – с бабами на охоту ездить…

Азизом звали одного моего клиента, азербайджанского нефтяника из Баку, прилетавшего на охоту на собственном самолёте, с охраной, поваром и тремя-четырьмя моделями из Москвы.

– Ну во-первых, я не на охоту. По большому счёту мне надо поговорить с тобой. Там что-нибудь и решим. Во-вторых, я не Азиз. И в-третьих – она не баба.

– Ну-ну, – просопел Свиридов, словно бы выражая сомнение во всех трёх озвученных мной постулатах, встал, открыл незапертый сейф и достал бутылку водки. Плеснув на два пальца жидкости в стоящий на столе гранёный стакан, протянул стакан мне. Я помотал головой, отказываясь. Свиридов пожал плечами, поднёс стакан к губам и, выдув водку единым махом, поставил бутылку обратно в сейф. Затем вытащил из сейфа связку ключей с номерками домов и квартир. Эти ключи отдавали Свиридову его бесчисленные приятели, на время или навсегда покидавшие Хихичан. Побренчав ключами с полминуты, он вытащил один, пробормотал, что я могу жить там хоть до самой смерти, и ткнул пальцем через покрытую тающим снегом площадь куда-то в сторону пятиэтажек. Собственно, этот жест был уже лишним, потому что на бирке значился подробный адрес обиталища.