В положении, в котором находились Диксмер, Моран и их товарищи, и о котором совершенно не знал Морис, но знают читатели, это письмо было подобно удару молнии.

— Он честный человек? — с тревогой спросил Диксмер.

— Да! — без колебаний ответил Моран.

— Неважно! — вступил в разговор тот из их компании, который придерживался крайних мер. — Мы поступили крайне глупо, что не убили его тогда.

— Друг мой, — сказал Моран, — мы боремся против насилия, мы клеймим его преступлением. Каковы бы ни были последствия, мы хорошо сделали, что не убили человека. А потом, я повторяю, у Мориса благородная и честная душа.

— Да, но если эта благородная и честная душа принадлежит экзальтированному республиканцу, то он, возможно, сочтет себя преступником как раз, если не принесет в жертву свою честь на алтарь отечества, как они это называют.

— Но, — сказал Моран, — разве вы думаете, что он что-то знает?

— Ну, а как иначе понять фразу, о том, что секреты будут погребены в его сердце?

— Очевидно речь идет о том, что я доверил ему относительно нашей контрабанды, ни о чем другом он не знает.

— Но, — сказал Моран, — а об этом свидании в Отее он ничего не подозревает? Вы ведь знаете, что он сопровождал вашу жену?

— Это я посоветовал Женевьеве взять его с собой для охраны.

— Послушайте, — сказал Моран, — мы сможем убедиться, верны ли наши подозрения. Очередь дежурства нашего отряда в Тампле 2 июня, то есть через неделю. Вы, Диксмер, — капитан, а я — лейтенант. Если ваш отряд, то есть наша компания, получит контрприказ, как его уже однажды получил отряд «Бют-де-Мулэн», который Сантерр заменил на отряд де Гравийе, значит все раскрылось, и нам остается лишь бежать из Парижа или умереть, сражаясь. А, если все пойдет, как задумано…

— Мы погибнем точно так же, — ответил ему Диксмер.

— Почему же?

— Черт возьми! Разве все планы не завязаны на этого общественного деятеля? Разве не он, сам того не зная, должен открыть нам дорогу к королеве?

— Да, действительно, — сказал удрученный Моран.

— Итак, вы видите, — произнес Диксмер, нахмурив брови, — нам необходимо во что бы то ни стало вновь связаться с этим молодым человеком.

— Ну, а если из боязни скомпрометировать себя, он откажется? — спросил Моран.

— Послушайте, — ответил ему Диксмер, — я посоветуюсь сейчас с Женевьевой, она последняя, кто из нас его видел. Может быть она что-нибудь знает?

— Диксмер, — произнес Моран, — едва ли стоит впутывать во все наши заговоры Женевьеву. Конечно, не потому, что я боюсь ее болтливости. Но мы играем в слишком опасную игру, и мне стыдно и жаль делать ставку на голову женщины.

— Голова женщины, — ответил Диксмер, — весит столько же, сколько и голова мужчины, а особенно там, где хитрость, чистосердечие или красота могут сделать столько же, а иногда даже больше, чем сила, мощь и мужество. Женевьева разделяет наши убеждения и наши симпатии. Женевьева разделит и нашу участь.

— Поступайте, как считаете нужным, дорогой друг, — ответил Моран. — Я сказал лишь то, что должен был сказать. Женевьева достойна во всех отношениях той миссии, которую вы на нее возлагаете, а вернее, она сама возложила на себя. Святые всегда становятся мучениками.

И он протянул белую женственную руку Диксмеру, который сжал ее своими сильными пальцами.

Затем Диксмер, посоветовав Морану и другим их товарищам, соблюдать еще большую осторожность, чем когда бы то ни было, прошел к Женевьеве.

Она сидела у стола, склонившись над вышивкой.

Услышав шум открывающейся двери, она повернулась и увидела мужа.

— О, это вы, друг мой, — произнесла она.

— Да, — ответил Диксмер, лицо которого было спокойным и улыбающимся. — Я получил от нашего друга Мориса письмо, из которого ничего не понял. Вот, прочтите и скажите, что вы об этом думаете?

Женевьева взяла письмо дрожащей рукой и прочитала.

Диксмер следил за тем, как ее глаза пробегали по строчкам.

— И что? — спросил он, когда Женевьева закончила чтение.

— Я думаю, что мсье Морис Линдей честный человек, — спокойно ответила Женевьева, — и что нам не надо ничего бояться с его стороны.

— Вы уверены, что он не знает, к кому вы ездили в Отей?

— Абсолютно уверена.

— Почему же тогда вдруг такое решение? Он не показался вам вчера более холодным или же наоборот более взволнованным, чем обычно?

— Нет, — ответила Женевьева, — я думаю, он был таким, как всегда.

— Прежде чем отвечать мне, Женевьева, хорошо подумайте, потому что ваш ответ, и вы должны это понять, будет иметь огромное влияние на все наши планы.

— Подождите, — сказала Женевьева, которая, несмотря на все усилия, уже не могла скрывать охватившее ее волнение, — подождите же.

— Хорошо, — сказал Диксмср, мышцы его лица слегка напряглись, — вспомните все, Женевьева.

— Да, — начала молодая женщина, — да, я припоминаю. Вчера он был хмур. Мсье Морис немного тиран в своих привязанностях… и мы несколько раз сердились друг на друга в течение последних недель.

— Это были простые размолвки? — спросил Диксмер.

— Вероятно.

— Послушайте, Женевьева, при нашем положении дел, поймите правильно, не должно быть вероятностей, нам нужна уверенность.

— Хорошо, друг мой, я в этом уверена.

— Стало быть, это письмо лишь предлог для того, чтобы не приходить в наш дом?

— Друг мой, ну как я могу ответить вам на это?

— Ответьте как есть, Женевьева, — ответил Диксмер, — потому что ни у одной другой женщины, кроме вас, я бы этого не спросил.

— Это предлог, — опустив глаза, сказала Женевьева.

— Ах так! — воскликнул Диксмер.

Затем, после нескольких минут молчания, он вынул из-за жилета свою руку, которой сдерживал биение сердца, и положил ее на спинку стула, на котором сидела жена.

— Дорогой друг, окажите мне услугу, — сказал Диксмер.

— Какую? — спросила удивленная Женевьева, повернувшись к нему.

— Вы можете устранить опасность в самом начале. Морис, возможно, более информирован о наших секретах, чем мы думаем. То что вы считаете предлогом, возможно соответствует и действительности. Напишите ему записку.

— Я? — вздрогнув, прошептала Женевьева.

— Да, вы. Скажите ему, что это вы распечатали письмо и именно вы хотите получить объяснение по этому поводу! Он придет, вы его расспросите и легко отгадаете, что же произошло.

— О, нет, нет! — воскликнула Женевьева. — Я не могу сделать то, о чем вы меня просите. Я этого не сделаю.