скрытные и свирепые лесные звери: порой обезьяна, громадный ленивец и длиннозубый тигр бессловесным ревом и воем славят забытое божество.

Храм, как и прочие строения, прекрасно сохранился: следы времени виднелись только на резной притолоке, расщепленной и раскрошившейся в нескольких местах. Сама дверь из позеленевшей от времени бронзы стояла слегка приоткрытая. При мысли о том, что внутри должен быть украшенный драгоценными камнями идол, не говоря о прочих алтарных безделушках из драгоценных металлов, нас одолел соблазн.

Подозревая, что открыть позеленевшую дверь будет непросто, мы глотнули пальмового спирта и приступили. Разумеется, петли проржавели, и только навалившись на дверь мускулистыми телами, мы умудрились сдвинуть ее с места. Мы удвоили усилия, и с ужасающим скрежетом и жутким скрипом, походившим на визг какого-то нечеловеческого создания, дверь медленно отворилась. Перед нами зиял черный провал внутреннего пространства храма, откуда доносился запах застоявшейся плесени, смешанный со странным, ни на что не похожим зловонием. Впрочем, в предвкушении богатой добычи мы стали нечувствительны к запахам.

С присущей мне предусмотрительностью я запасся куском смолистого дерева, решив, что из него можно соорудить факел, если придется бродить по ночному Коммориому. Теперь я этот факел зажег, и мы вошли в храм.

Пол покрывали огромные пятиугольные плиты из того же материала, что и стены. Храм был пуст, за исключением статуи божества, восседавшей в дальнем углу, металлического двухъярусного алтаря с непристойными рисунками и трехногой бронзовой чаши странной формы и огромного размера в центре. Не взглянув на чашу, мы бросились вперед, и я ткнул факелом прямо в лицо идолу.

Мне не доводилось раньше видеть статуи бога Цатоггуа, но я без труда узнал его по описаниям. Приземистый и толстобрюхий; голова больше напоминала жабью, чем голову божества; тело покрывал короткий мех, смутно похожий на мех летучей мыши или ленивца. Его круглые глаза были полуприкрыты, кончик языка торчал между толстыми губами. Сказать по правде, на доброе миловидное божество он никак не походил, и меня не удивило, что ему перестали приносить жертвы, – только жестокие дикари могли поклоняться такому уродцу.

Между тем Тирув Омпаллиос и я принялись хором поносить более изящных и благородных богов, ибо на статуе не было ни единого завалящего полудрагоценного камушка. Со скупостью, превосходящей всякое понимание, даже глаза были вырезаны из того же камня, что и вся отвратительная фигура идола, а ее нос, глаза и прочие отверстия никто не озаботился украсить. Оставалось только изумляться алчности или бедности тех, кто создал это звероподобное чудище.

Теперь, когда наши мысли больше не занимала надежда на мгновенное обогащение, мы решили оглядеться. В особенности нас поразило незнакомое зловоние, о котором я уже упоминал, только теперь оно усилилось. Исходило оно из бронзовой чаши, которую мы решили осмотреть, хотя едва ли ожидали, что такой осмотр доставит нам радость или принесет прибыль.

Чаша, как я сказал, была огромной – не менее шести футов в диаметре и трех в глубину, а ее край доходил высокому мужчине до плеча. Массивные резные ножки завершались кошачьими лапами с выпущенными когтями. Когда мы приблизились и заглянули через край, чаша оказалась заполнена вязкой полузастывшей субстанцией, черной и матовой, как сажа. Именно отсюда шел запах, непередаваемо отвратительный, однако то был не запах гниения – скорее вонь мерзкой и нечистой болотной твари. Терпеть эту вонь не было никаких сил, и мы бы отвернулись, но тут поверхность странной жидкости заволновалась, словно кто-то потревожил ее изнутри. Волнение усилилось, жидкость вспучилась в центре, словно под действием мощных дрожжей, и, замерев от ужаса, мы увидели, как грубая, бесформенная голова с вытаращенными мутными глазами возникает на поверхности, вздымается над ней на постоянно удлиняющейся шее и вперивает в нас первобытно свирепый взгляд. Затем, дюйм за дюймом, из жижи возникли руки – если их можно назвать руками, – и тут до нас дошло, что это не существо всплыло на поверхность жижи, а сама жижа обратилась омерзительной головой на ужасной шее, а сейчас вылепляет из себя отвратительные руки, которые тянутся к нам отростками, похожими на щупальца!

Ужас, какого мы не испытывали в ночных кошмарах и не чаяли испытать в наших самых рискованных ночных вылазках, лишил нас дара речи, но не способности двигаться. Мы отпрянули – и немедленно ужасная шея и руки потянулись вслед за нами. Затем черная жижа приподнялась над ободом чаши и быстрее, чем сок пальмы суваны с моего пера, хлынула через край потоком черной ртути, а коснувшись пола, принялась извиваться, словно змея, выбросив больше дюжины коротеньких ножек.

Мы не стали гадать, что это за невообразимый протоплазменный ужас, что за мерзкое отродье первобытной слизи собиралось напасть на нас. Чудище было столь отвратительным, что долго раздумывать не приходилось; кроме того, его враждебные намерения и каннибальские наклонности были очевидны, поскольку оно устремилось к нам с невероятной быстротой и проворством, разинув беззубую пасть поразительной вместимости. Его язык разворачивался, точно кольца змеи, а челюсть распахивалась с такой же невообразимой гибкостью, какая была свойственна всем его движениям. Поняв, что медлить нельзя, и обернувшись спиной к мерзостям этой нечестивой святыни, мы одним прыжком перемахнули через порог и понеслись навстречу лунному свету по пригородам Коммориома. Мы заворачивали за все углы, петляли между дворцами забытых вельмож и складами купцов, чьи имена исчезли в веках; мы выбирали места, где самые мощные пальмы росли гуще всего; наконец на боковой тропинке, откуда уже не было видно окраинных домов, мы остановились и осмелились обернуться.

Наши перенапряженные легкие готовы были взорваться, усталость, накопившаяся за день, давила на плечи, но, когда мы увидели, что черное чудище наступает нам на пятки, передвигаясь волнообразно, словно змея, словно поток, что низвергается с высокого склона, наши ослабевшие конечности как по волшебству обрели новые силы; оставив тропу, мы в неверном лунном свете бросились напролом в непроходимые джунгли, надеясь затеряться в лабиринте стволов, лиан и гигантских листьев. Мы спотыкались о древесные корни и поваленные стволы, раздирали одежду, царапали кожу о колючую ежевику, натыкались во тьме на большие пни и гибкие молодые побеги, слышали шипение древесных змей, плевавшихся ядом с верхних веток, внимали бормотанию и вою невидимых зверей, но больше оборачиваться не смели.

Должно быть, мы скитались по джунглям много часов. Луна, с трудом пробиваясь сквозь густую листву, опускалась все ниже и ниже между гигантскими пальмовыми листьями и запутанными лианами. И все же ее последние лучи спасли нас от ядовитого болота, где поросшие травой кочки скрывали под собой трясину; в опасной близости от нее –