Алиса была готова беспрекословно подчиняться, и вопрос состоял лишь в том, чей авторитет окажется сильнее. Поскольку я оказался ее старым другом, у Саффара не было никаких шансов перетянуть этот канат.

– Госпожа Шталь, – произнес Саффар.

Я соединил кончики пальцев.

– Такой хороший день, – произнес я. – Будем доигрывать до конца, или ты прямо сейчас поскачешь во дворец эмира?

Абу Саффар с ненавистью посмотрел на меня. Люди ненавидят тех, кто прав, а прав оказался я.

– Доигрывать? – с интересом спросила Франсуаз.

– Да, – пояснил я. – В логический играх – как, например, шахматы – есть ситуации, когда одна сторона уже проиграла, но еще может сделать несколько ходов, которые ничего не изменят. Сейчас Саффар мог бы попросить Алису последовать за ней. Алиса откажется. Тогда Саффар потребует, чтобы она ему подчинилась. Я попрошу его не занимать наш столик и не портить мне вид из окна. Саффар скажет, что это дело национальной безопасности. Я отвечу, что в лучшем случае речь идет о безопасности эмира, а потому мне это глубоко безразлично. Саффар спросит, являюсь ли я патриотом своей страны. Я процитирую слова Оскара Уайлда о том, что патриотизм – это добродетель мерзавцев. Саффар заявит, что я должен подчиниться, как законопослушный человек. Я спрошу, есть ли у него бумага с подписью эмира. Бумаги у него нет, и ему придется скакать во дворец, чтобы получить ее. Потому я спрашиваю – Саффар, ты хочешь разыграть этот милый водевиль или сразу провалишься под сцену?

Он ненавидел меня, еще когда подходил к нашему столику. Теперь его ненависть стала такой большой, как печень алкоголика.

Я втайне надеялся, что его на месте хватит удар и он оставит нас в покое.

Правда находилась на моей стороне; но одно это не остановило бы агента тайной полиции. Никакие аргументы не в силах остановить шпионов охранки, когда они хватают на улицах честных людей.

Но Саффар знал, что у него есть только два пути.

Кликнуть своих людей и прибегнуть к грубой силе или уйти с площади живым.

Он был патриотом и хранил верность эмиру.

Но все же предпочел отступление.

– Вы только что проявили себя как неблагонадежный человек, Майкл, – произнес он, вставая.

Для пущей убедительности Саффар потыкал перед собой пальцем.

– Не думайте, что наше ведомство когда-нибудь забудет о том, как вы себя повели.

– Твой приятель – изрядный хам, – заметила Франсуаз.

Если быть справедливым, то эта характеристика куда больше подходит ей самой. Саффар развернулся и пошел к выходу, как избитая и поруганная добродетель.

– Боже мой, какой страшный человек, – прошептала Алиса Шталь.

Мне хотелось ответить, что единственный страшный человек здесь – это она сама, поскольку только за ней увязались агенты тайной полиции.

Но вскоре у меня появилась гораздо более интересная тема для обсуждения.

Саффар шел через чайхану, погруженный в такую пучину бешенства, что ничего не замечал вокруг себя. Наверное, это и послужило причиной тому, что блестящая подготовка оперативника не смогла спасти ему жизнь.

Сутулый человечек, носивший на шее знак городского писца, неловко поднялся со своего места.

В его скрюченный пальцах была зажата пустая миска, из которой он успел выскрести весть рис и все кусочки мяса.

Когда Саффар проходил мимо писца, тот оступился и преградил соглядатаю дорогу.

Из широкого рукава писца выскользнул длинный, прямой кинжал.

Лезвие вошло в живот Саффара так плавно, словно там от рождения находилось подходящее по размеру отверстие. Убийца выбросил вверх левую руку и сжал ею горло соглядатая. Крючковатые пальцы сжались вокруг шеи шпиона, не давая ему произнести ни слова.

Глиняная миска вновь стояла на столе, словно у мнимого писца имелось множество времени, чтобы аккуратно поставить ее обратно.

Все произошло так же быстро, как меняется правящая династия.

Прямое лезвие вспороло живот Абу Саффара, накрошив толстые кишки и смешав их с тонкими. Пальцы ассассина продолжали сжимать ему шею, и я был уверен – убийца смог бы задушить соглядатая, даже не имея ножа.

Клинок остановился в сотой доле дюйма от того места, где скользнул бы о ребра. Ассассин вынул лезвие из тела Саффара, словно не убил только что человека, а погружал руку в бесплотный туман.

Глаза Абу Саффара закатились, а его внутренности, напротив, вывернулись наружу.

Не знаю, о чем соглядатай думал в последние мгновения своей жизни – возносил хвалу эмиру или проклинал себя за то, что не стал пустынным разбойником.

Убийца отбросил его тело и посмотрел на нас.

И вот тогда я понял, что по-настоящему начались неприятности.

Я мог бы посочувствовать Абу Саффару. Люди приходят в чайхану для того, чтобы согреть свои внутренности горячим чаем, а не затем, чтобы размазать их по столикам.

Но, поступив на службу в тайную полицию, Абу Саффар потерял право на человеческое к себе отношение.

Я мог бы также, пожалуй, упрекнуть себя в том, что не предупредил его вовремя; но меня утешала мысль, что я бы все равно не успел.

Двое соглядатаев, которых Абу Саффар оставил на городской площади, не сразу узнали о бесславной участи своего бравого командира. Первый из них как раз тыкался носом в спелые дыни, разложенные на прилавке огра-зеленщика.

А вскоре он нашел и более интересный способ занять себя, чем глядеть на мертвого Саффара.

Огр-лавочник наклонился к своему прилавку, глухо бурча что-то о спелых дынях и бессовестных покупателях, которые товару-то перепортют. а купят с шиш.

Когда огр распрямился, в его волосатой лапе сверкало прямое лезвие кинжала, подобно восходящей звезде. Он вонзил клинок прямо в горло соглядатая, и я видел, как окровавленное лезвие вышло у шпиона из шеи.

Не знаю, умер тот сразу или же нет. По крайней мере, никто из людей на площади не выразил охоты сделать ему искусственное дыхание.

Огр выдернул кинжал и перемахнул через свой прилавок. Глядя на эти высокие, толстые, мохнатые существа, сложно предположить, с какой быстротой и ловкостью они двигаются.

Всегда полезно иметь огра на своей стороне; если же он играет за других, стоит задуматься, правильно ли ты сам выбрал сторону.

Но с этим парнем мы явно были в разных командах.

Соглядатай опустился на колени, пытаясь соединить пальцами широкий разрез на своем горле. По всей видимости, у него это плохо получалось. Он застыл, глядя далеко вперед – туда, где восходящее солнце касалось своими лучами минаретов.