Решетняк — уголовник Пчельник из Гродно, по всей видимости, натасканный в немецкой разведшколе. Освободился в 1939-м, отсидев в могилевской колонии восемь лет за разбой, после чего его следы теряются. В Берестове работал подсобным рабочим, жил на подселении у глухой бабки в частном секторе. Личности восстановили быстро, благодаря местным милиционерам. С Пчельником — глухо, а вот круг знакомых Бундаря очертили быстро. Подозрение вызвал некто Зубов Виталий Иванович — сосед по дому. Зубов — квартиросъемщик, год обитает в городе, а Бундарь — его жилец. Судя по всему, последний вел насыщенную ночную жизнь. Неужели Зубов не знал бы об этом, проживая в том же доме? На допросах твердил: ничего не знаю, рано спать ложусь и вообще со слухом проблемы. В принципе, всякое бывает, но ему не поверили. А тут еще отдельная группа прорабатывала окрестности Гремячего хутора и в деревне, что в трех верстах на востоке, наткнулись на пацанов — в ночь убийства группы Берзина они в ночное ездили. Вроде видели кого-то рано утром. В общем, показали фотографии, разговорили, пригрозили — ребята и раскололись. Один из них по нужде под утро пошел, видел, как несколько мужиков по лесу крались, совсем рядом прошли, злые такие, с оружием, кровь на них была. Пацан перепугался, дружкам сказал, вместе поклялись больше никому не говорить. И вообще, он втайне от бабки в ночное поехал, боялся, что отлупит. Но вылезла правда — она всегда вылезает!

Несколько снимков мальцу показали, признал Бундаря и Зубова. На последнего через пару часов так надавили, что полностью раскололся. Член «Российского общевойскового союза» — есть такая белофашистская организация, бывшие беляки в ней состоят, махновцы, прочая недобитая контрреволюция. Сам пришел к немцам, попросил подучить и забросить в Советский Союз вредить ненавистной Советской власти. Из идейных, короче говоря. Восемь месяцев в городе, работал сторожем на заводе, самому уже далеко за тридцать. Семья у него, видите ли, пострадала от большевиков — когда Крым в 1920-м от врангелевцев зачищали по приказу товарища Бела Куна. Мелким еще был, но запомнил, сука… С этим все понятно — либо в расход, либо на долгий срок, пусть вкусит матушку Сибирь. Поначалу упорствовал, героя изображал, товарища Сталина матом крыл. Потом его так обработали, что звонче соловья запел. Несколько явок сдал, пару ценных агентов: один на пристани расписание составляет, другой — ответственное лицо на ж/д станции.

Самым ценным оказался некто Готфильд — из семьи бывших немецких колонистов. Сам уже в годах, работает в городском архиве. Ассимилировался, так сказать, хамелеон хренов… Есть категорическое указание: немецкое население не задерживать и репрессиям не подвергать. Но случай здесь особый, разрешение получили. Не стойким оказался «оловянный солдатик», раскололся на первом же допросе. К сожалению, структура агентурной сети такова, что агент знает только двух-трех своих сообщников, не больше. Их уже взяли на контроль: заместитель директора автотранспортного предприятия и инженер проектного бюро по энергоустановкам. Представляете, Максим Андреевич, во все сферы пролезли эти «друзья». У работника архива Готфильда в подвале имелась радиостанция, он использовал ее фактически безнаказанно: работы по пеленгации не частые, о каждом таком мероприятии его предупреждали. Последний раз он выходил на связь позавчера, получил сведения, что к нему направляется связной абвера с важным сообщением. Это офицер германской разведки, хорошо владеющий русским языком. Были указаны время и место перехода. Утро сегодняшнего дня, полтора километра к югу от крепости. Готфильду предписывалось встретить агента и получить указания и документы…

— Минуточку, — перебил Максим. — Что такое архиважное должно случиться в ближайшее время, что потребовалась такая встреча?

Цветков пожал плечами — ему неведомо. На дворе вторая половина июня, 1941 год, теплое лето в разгаре. Он же не провидец?

— И вот тут наши доблестные органы, так хорошо взявшиеся за дело, допустили ошибку, — удрученно поведал Цветков. — Шулевич приболел, температурит, а больше там думать некому. Нельзя было брать офицера, пусть бы встретились с Готфильдом, провели беседу, передал бы что надо — тогда другое дело. Так и планировали, да побоялись, что Готфильд все испортит. В общем, подплыл тот на резиновой лодочке, забрался на обрыв, лодку сдул, засел в кустах на краю леса. К нему подкрадываться начали. А подготовка у него дай бог, чутье отменное! Наши еще ползли, а он облил горючей жидкостью свои бумаги, да и сжег их к чертовой матери. Когда подбежали, там одна зола осталась. Немец, конечно, раздосадованный был, но встретил их с улыбкой. Изъяснялся на ломаном русском: мол, ах, он, кажется, заблудился, рыбачить пошел, лодка в водоворот попала, завертело, не на тот берег выбросило. Как он рад приветствовать друзей из Советского Союза! Он инженер, Отто Григ, гражданское лицо, строит мосты и тоннели, человек сугубо мирной профессии, приехал отдыхать в этот милый уголок. И даже документы имеются. Как ему неловко! Разве он что-то жег? Да вам показалось. Замерз, погреться решил, ненужные бумаги были под рукой, вот и чиркнул зажигалкой. Его ведь немедленно вышлют обратно, разве не так? Как ему досадно, что произошло такое недоразумение… Несет полную чушь, самому смешно, рыбак хренов, да еще и скалится в глаза. И ведь не тронь его, обращайся уважительно…

— И что теперь с ним делать?

— Вышлют обратно завтра утром, — пожал плечами Цветков. — Немецкой стороне уже сообщили, прибудут специальные люди. Не могут они иначе, Максим Андреевич. Ясно, что шпион, враг махровый, тут и к бабке не ходи, а нельзя ничего поделать. Есть договоренность. Опять утремся и стерпим. Иначе такой вой поднимется на той стороне — дескать, Советы совсем распоясались, мирных людей хватают…

— Когда состоится передача? Кто участвует?

— Мы с Малашенко, так Павел Егорович распорядился. Руководство особого отдела не стало перечить. Дело деликатное, извиняться придется. В семь утра, напротив крепости. Тоже хотите поучаствовать?

В этом не было риска — так виделось со стороны. Невозможно сидеть на даче и держать руку на пульсе. Что-то назревало, а группа оставалась в стороне. Двое в штатском на машине с горкомовскими номерами не могли вызвать подозрения.

Это был дощатый причал напротив Ковылянского укрепления. Раньше здесь курсировал прогулочный теплоход, а теперь в связи с участившимися провокациями увеселительные мероприятия отменили.

Фаэтон стоял в стороне от причала, напротив вытащенного на берег ржавого катера. Максим с Коганом прислонились к капоту, курили, мрачно наблюдали за происходящим. Процессия с советской стороны прибыла на двух «эмках». Они приткнулись к причалу, вышли несколько человек. Четверо в форме, разошлись по сторонам, чтобы отсекать посторонних. Водитель второй машины остался на месте. Первым с заднего сиденья выбрался Цветков. Мрачно наблюдал, как вылезает стройный белобрысый мужик в облегающем джемпере и брюках. Цветков кусал губы, желание дать «рыбаку» по морде прямо не сходило с лица. Но он сдерживался.

А немец все делал медленно, похоже, даже получал удовольствие от происходящего. Поджарый, породистый, лет тридцати пяти от роду, сразу видно — офицер, он вылез из машины, потоптался, разминая кости. Цветков что-то процедил сквозь зубы: вперед. С обратной стороны вышел Малашенко, и процессия взошла на причал. Немец обернулся, что-то бросил сопровождающим, рассмеялся. Его проигнорировали, отвернулись.