«Подумаешь, спортсмен!».

Но именно этот момент ей глубоко врезался в память. Когда этот парень под невероятным углом промелькнул между всеми. Играя голыми мускулистыми плечами с аккуратными сильными руками. Движения его были быстрые и размеренные, взгляд решительный и совсем не наглый. Он даже не задел тогда никого, вошёл, как говорится, словно нож в масло. А ведь мог сбить с ног, локтём задеть нечаянно. Но как-то ловко вывернулся и «юзом» ушёл на площадку, играть дальше.

«Да и руки не перекаченные совсем. В самый раз, не хлюпик!»

* * *

Она терпеть не могла ничего серого, посредственного и одноразового. Ни в одежде, ни в обуви, а тем более в деталях, мелочах и других вещах. Даже обыкновенные очки в её руках превращаются в произведение искусства. Стоило ей аккуратно приклеить несколько блестящих полосок куда надо или задуть корпус оправы яркой краской, как очки преображались. Потом они просто притягивали внимание собеседника, так что он не мог оторвать своего взгляда. Если не было под рукой соответствующего материала, то она сама могла что-то изготовить. Брала тонкую фольгу, дыроколом мелко крошила на несколько полумесяцев, клеила куда следует, потом разводила лак для ногтей до прозрачной субстанции, и покрывала сплошным слоем. Таких хитростей у неё в запасе всегда было большое множество. И мир преображался.

Кочевая жизнь её отца очень отражалась на положении вещей в семье. Постоянные переезды означали очередную школу, новый коллектив. Вместе с тем это были новые трудности, ей каждый раз предстояло противостоять школьным авторитетам учителей и, самое трудное – школьного актива. «Активисты» – это особая статья людей. Именно в школе начиналась закалка этой самой статьи, когда люди понимали, что от них требуется для успеха в их будущей жизни, а тем более в настоящей. «Будь преданным коммунистическому делу партии!» Именно под таким соусом можно подавать всё, что угодно и сколько угодно, тем более в школе, где уже тогда требовали полного подчинения отдельных индивидуумов обществу, порой серому коллективному «костяку». В самой школе существовала балловая система ценностей. Спросите, каким образом? Каждый учащийся индивидуально должен был набрать какое-то количество баллов, потом считался общий процент по классу, процент между классами. И так далее. Более глупого положения отчётности придумать было невозможно! Можно сказать, что система была просто дурацкая! Считать баллы, зависеть от ряда никому не нужных цифр, которые кто-то скрупулезно подсчитывает, приводит в пример другим или порицает за их отсутствие. За строевую песню 50 баллов, а могли бы больше, как у другого класса, те имели, скажем, уже по 75 баллов. Орали припев громче, что ли, или строем «чётче держали революционный шаг».

– Что же, ты, Кузьмич, так плохо гостей встречаешь? Стол не накрыл? Мы с корешем к тебе «чифирь» попить заглянули! А у тебя тут шаром покати. Это, что, рыба? Котов кормишь или ты её сам ешь? А? – смех пронёсся по всей комнате. Говоря это, крупный мужчина выворачивал содержимое самодельного кухонного стола, новенького холодильника марки «Зил» на пол. Он тут же по пути стукнул коленом калеку в лицо. Кузьмич, привязанный к стулу, с заведёнными за спину руками, с огромным синяком под глазом, сидел, уже низко склонив голову. Его подбородок упирался в толстый канат, которым он был надёжно связан. Этот канат они предусмотрительно принесли заранее с собой.

«Не лень было тащить!» – это подумал потерпевший. Кляп во рту мешал ему дышать, а ведь его только принялись убивать. Толстый «кореш» отбил ему все рёбра, но Кузьмич только хрипел, давился кровью, ничего не говорил. Если бы он мог, то проглотил бы сейчас язык.

«Всё равно, падлы, ничего от меня не добьётесь!» – ничего не говоря, думал Кузьмич. Да, он знал, что шансы выжить у него невелики, они убьют его в любом случае, но человек его жизненной «закваски» не мог просить пощады у этих лихоимцев. Это было бы не в его принципах. Все воровские законы были на его стороне, но легче от этого ему не было! Ведь «пронюхали», что деньги именно у него. «Общак» взял на хранение давно, но последнюю сумму передали недавно, на днях.

«Где же я так прокололся?» – ещё просчитывал он ситуацию.

Приехал «фраер», передал посылку: чёрный тубус с чертежами. Просил «отзвониться». Тогда Кузьмич проковылял в соседнюю комнату, вскрыл тубус – внутри воровская пломба оказалась на месте. Такую вещь человек неопытный сам никогда не восстановит, а опытный трогать не будет!

«Жизнь, она дороже, а вдруг его просто проверяют?»

В руках лежали сторублёвые и десятирублёвые стопки купюр. Немного, почти 100 тысяч рублей. Они были так хорошо уложены в тубусе, что не двигались при движении и не привлекали внимание. Кузьмич скинул рулон под кровать, там они осели в привязанной наволочке, потом взял тубус с собой. Они прошли к ближайшему городскому телефону на улице, с которого он и позвонил нужному человеку. Тубус он взял с собой. Сделал это только для отвода глаз, а если за ним следят, то обязательно увяжутся. Фраер постоял недалеко, пока Кузьмич звонил. На той стороне ждали этого звонка, ждали и этих денег.

«Да! Всё в порядке! Чем помочь?» – так, на всякий случай спросил дядька.

«Ничем, я должен ехать, мне нужно обратно», – ответил парень.

«Ну и хорошо!»

На этом они просто расстались. Кузьмич сел в городской автобус № 8. Транспорт проехал до здания городского автовокзала. Сел на остановке один, или ему так тогда показалось, было еще рано, народу кругом никого. За автобусом никто не следовал, но это не факт, что не следят! Если у них машина, то могут ехать и следить издали. В здании автовокзала инвалид проследовал в зал автоматических камер хранения багажа. Там он огляделся, выбрал две ячейки для хранения, они были расположены одна напротив другой, занял обе, шифр, чтобы не запутаться, выбрал один и тот же! В одну сунул тубус, в этот момент в зале оказался праздношатающийся тип, которого мог заинтересовать номер ячейки. Набрал код, захлопнул дверцы. Такая камера, рассчитанная на двое суток хранения, самая надежная на данный момент. А потом он или заберёт или продлит ячейку, вторую взял на всякий случай. По пути, в зале продажи билетов он остановился. На воздухе Кузьмич закурил «беломорину», смяв её в «гармошку», огляделся. Обычно он долго продувал гильзу, и если она оставалась в порядке, тогда мял и курил, если она рассыпалась, то он мысленно ругался и выбрасывал брак в урну. Гильзу мял заученными движениями, двумя пальцами, в «гармошку» – так было очень своеобразно и как-то привычно. Его чёрные глаза выловили в толпе невзрачного типа.

«Так и есть! «Хвоста» приволок!» – всё же сообразил он.

Тут же обозначился ещё один мужчина, большого роста детина, который ничем не был занят, сладостно улыбался чему – то своему.

«Вот, падлы! Совсем оборзели!» – пронеслось в голове.

Иван Кузьмич, а проще дядя Ваня, местный «жэковский» электрик, проковылял к автобусной остановке. Он инвалид, его протез – это напоминание о том неудачном побеге, когда пуля солдатика пробила ему мягкую ткань. Если бы его сразу оперировали, то могли спасти его ногу, но он гнил три дня в изоляторе, потом полгода в лазарете. А срок ему тогда так и не «скостили»! Он остался инвалидом, а мог бы распрощаться с жизнью, тот побег был «явной подставой», а ему повезло – жив!